Павел Полян - Жизнь и смерть в аушвицком аду

Но в целом исполнение приказа о тотальной еврейской депортации растянулось на годы. Заминка была связана прежде всего с недооценкой нужды Рейха в еврейской рабсиле, как в квалифицированной, так и в неквалифицированной. И еще с тем, что одновременно немцы разбирались у себя в Рейхе и с поляками, которым тоже нужно было или вписываться в немецкий регламент германизации, то есть освобождать насиженные места для 100-процентных арийцев — фольксдойче из Прибалтики и других мест.

Самые первые гетто, — в соответствии с приказом Гейдриха от 21 сентября 1939 года, но в явном противоречии с декларированной там же политикой тотальных депортаций, — были учреждены в бецирке Цихенау в начале 1940 года. Их, согласно М. Гринбергу, было 19: Лауфен ( Lauffen , или бывший польский Biežuń ), Шпорвиттен ( Sporwitten , или бывший польский Bodzanów ), Червинск-на-Вайселе ( Czerwińsk an der Weichel , или бывший польский Czerwińsk nad Wisla ), Хорцеллен ( Chorzellen , или бывший польский Chorzele ), Цихенау ( Zichenau , или бывший польский Ciechanów ), Райхенфельд ( Reichenfeld ), Маков ( Makow ), Милау ( Mielau , или бывшая польская Mlawa ), Нойштадт ( Neustadt , или бывший польский Nowe Miasto ), Нойхоф ( Neuhof , или бывший польский Nowe Dwor ), Плоцк ( Plock ), Плюнен ( Plöhnen , или бывший польский Plonsk ), Ширпс ( Schirps ), Штригенау ( Strigenau , или бывшее польское Strzegowo ), Хюэнбург ( Höhenburg ), Радзанов ( Radzanow ), Шренск ( Szreńsk ), Закрочим ( Zakrochym ) и Цилун ( Zielun , или бывший польский Zielun ) [723].

Самым большим и, наверное, самым тесным из всех гетто в округе было Плонское с 12 тысячами обитателей. Оно вобрало в себя евреев из многих других мест, в том числе нелегальных беженцев из Генерал-губернаторства. Последних после проверки в июле 1941 года отправили в полицейскую тюрьму в Помиховеке ( Pomiechowek ), а всех остальных — и уже в декабре 1942 года — в Аушвиц [724].

В некоторых гетто создавалась культурная и общественная жизнь, возникало даже что-то наподобие социальной сети для больных или пожилых евреев. Так, в Макове-Мазовецком в начале 1940 года был создан дом престарелых на 500 душ, в Цехануве — на 100, в Плоцке — на 50, в Ширпсе — на несколько сот человек [725]. Однако со временем (при ликвидации гетто) выяснялось, что одновременно это еще и подлая ловушка: не тратясь на перевозку нетранспортабельных едоков в Треблинку или Аушвиц, нацисты ликвидировали их на месте — расстреливали в тюрьмах или окрестных лесочках [726].

Уже в начале лета 1941 года 6 гетто из 19 были ликвидированы: евреи из Червинска (2600 чел.), Хюэнбурга и Закрочима были переведены в Нойхоф, а из Лауфена, Шренска и Цилуна — в Милау (Млаву) и Штригенау [727]. К началу лета число гетто сократилось вдвое — до семи: Цихенау, Маков, Милау, Нойштадт, Нойхоф, Плюнен и Штригенау [728]. На вторую половину года планировалось депортация евреев в Милау уже из Штригенау, но — ценою дачи взяток немецким чиновникам — ее (sic!) отложили!..

Окончательная ликвидация остающихся гетто и отправка их обитателей в лагеря смерти проходили в ноябре-декабре 1942 года. Все началось с гетто самого Цихенау: 6 и 7 ноября 1942 года не менее 3 тысяч евреев были отправлены оттуда напрямую в Аушвиц (нетранспортабельные старики и больные были убиты на месте). Продолжением стала «зачистка» гетто во Млаве: первый транспорт отсюда (10 ноября) отправили в Треблинку, а еще три (13 и 17 ноября, 10 декабря) — в Аушвиц. Туда же отправились транспорты и из других гетто: 18 ноября — из Нойштадта (еще два эшелона отсюда были отправлены 9 и 12 декабря), 20 ноября — из Нойхофа и 24 ноября — из коррумпированного Штригенау [729]. В ноябре же ликвидировали гетто и в Макове, но его обитателем выпала передышка в Млаве, в ее разоренном транзитном гетто.

В конце ноября фактически ликвидировали и четырехтысячное гетто в Нойхофе: в нем оставили только 750 ремесленников, около 1250 человек отправили в Помиховек, что к северу от Нойхофа, а остальные 2000 тремя эшелонами увезли в Аушвиц: 20 ноября — старых и больных, 9 декабря — семьи с тремя и более детьми, а 12 декабря — всех остальных [730]. В начале декабря приступили к ликвидации Плонского гетто — первый эшелон оттуда прибыл в Аушвиц 3 декабря, а последний отправлен 15 декабря.

Он, кажется, и стал самым последним эшелоном РСХА из административного округа Цихенау. Всего за неполные 1,5 месяца оттуда было депортировано 36 тысяч мазовецких евреев. Из 80 тысяч представителей местного довоенного еврейства уцелело не больше 4 тысяч: в основном те, кто осенью 1939 года бежали на восток, к Советам.

В Маковском гетто накануне ликвидации проживало около 4500 евреев, но прошло через него не меньше 12 тысяч, главным образом из окрестных местечек и сел [731]. В графике ликвидаций оно не было ни последним, ни первым. Его ликвидировали (выселили его жителей) 18 ноября 1942 года, но на пути к смерти маковские евреи получили нечаянную трехнедельную отсрочку. Ею они были обязаны только одному — отсутствию в их родном городке железной дороги, что сделало необходимым остановку и пересадку в каком-нибудь другом месте, с вокзалом. Так они оказались в обезлюдевшем гетто Млавы, ставшим для них последней передышкой перед адом Аушвица.

Подробности этой депортации эмоционально описаны Лейбом Лангфусом в его «Выселении» — самой большой из дошедших до нас его рукописей. Она начинается такими словами: « Тихо погруженное в покой, в живописном и уютном месте расположилось Маковское гетто ».

В этой оксюморонной фразе непроизвольно столкнулись лоб в лоб не сходящиеся обыкновенно обстоятельства — идиллия места и трагедия времени: ну разве можно себе представить резню в раю?..

Нет, нельзя, но и Маков — это не рай. Еще в тридцать девятом трагедия времени ничего не оставила от идиллии места, в чью формулу и без того входил колючий и небезобидный, но все же сугубо приватный польский антисемитизм, к тому же немного сдерживаемый польской конституцией и полицией.

Но уже одно концептуальное замещение жидоненавистничества как частного дела профессиональной немецкой государственной юдофобией означало заблаговременное открытие всех шлюзов и клапанов любым грядущим погромам — и с отпущением грехов в придачу. Но еще не означало перехода от слов к делу, от трепотни и плевков к самому — Хайль Гитлер! — интересному и сладкому: к безнаказанным убийствам, насилию, грабежам.

Где-нибудь за пределами Рейха, например, в Генерал-губернаторстве, Остланде или на Украине, самим собой разумеющимся было то, что местные жители и их парамилитарные корпорации время от времени позволяли себе — под одобрительные зевки или хлопки оккупантов — погромные инициативу и самодеятельность. Но на территории самого Рейха это было бы уже не шалостью, а дерзостью, хотя местные энтузиасты иногда все же себе ее позволяли, как, например, поляки 10 июля 1941 года в Едвабно, что в округе Белосток.