Йоганн Мюллер - Асы немецкой авиации

Эти встречи были очень важны. Даже мой старый друг Штайнхоф, тоже переведенный с востока, был сбит во время первого же вылета при атаке бомбардировщиков. «Черт побери, «Граф», должно быть, я превратился в полного идиота», – сказал он мне во время короткой встречи после моего появления в JG-26, в то время как он воевал в Италии в составе JG-77. Такой была разница между двумя фронтами. Это были две разные войны.

В-17 и В-24 были сложными целями из-за многочисленных 12,7-мм пулеметов, а американские истребители делали задачу еще сложнее, так как они превосходили нас в числе в десять раз. Впрочем, к концу 1944 года это неравенство увеличилось до 50: 1. я нашел все это довольно печальным, и сколько я ни думал, выхода из тупика не обнаруживалось.

Я летал на FW-190D, который сильно отличался от Ме-109, но кроме того отличался и от первой модели FW-190A. Прежде всего, первый «Фокке-Вульф» имел мотор воздушного охлаждения. Однако «Дора», как и Ме-109, имела мотор водяного охлаждения, только на ней был установлен двигатель BMW, который использовался на средних бомбардировщиках Ju-88, и был мотором нового поколения. Это означало повышенную мощность, что давало истребителю более высокую скорость и потолок. Мы имели такую же скорость, как американский Р-51D «Мустанг», но не обладали его дальностью полета, хотя превосходили американца по огневой мощи.

Я встретился с Георгом-Петером Эдером, который был одним из летчиков, разработавших метод лобовой атаки В-17. Он был настоящим знатоком этой тактики, однако при этом он был 14 раз ранен и его сбивали 17 раз, причем 15 раз ему приходилось садиться на вынужденную, и часть ранений он получил именно во время таких посадок. Он был совершенно бесстрашным человеком, но я также полагаю, что и вполне безмозглым. Он учил меня своему методу, но все мои попытки овладеть им ни к чему не привели. Наверное, для этого требовался особый талант, которым я не обладал.

В это время мы потеряли несколько опытных экспертов, которые стали жертвами численного превосходства противника. Истребители и бомбардировщики союзников атаковали наши базы днем и ночью, а также бомбили города. Американские «мустанги», имевшие большой радиус действия, а потом и другие истребители союзников с аэродромов Бельгии и Франции доставляли нам массу неприятностей. Утомление также стало серьезным фактором, так как у нас никогда не имелось достаточного количества запасных летчиков, а новички просто не обладали достаточным опытом, чтобы выжить в этой мясорубке.

Галланда все это серьезно возмущало, он потребовал, чтобы Геринг отменил свой приказ о сокращении сроков подготовки пилотов. Он знал, что такие недоучки гибнут гораздо чаще, чем опытные летчики. Вдобавок Галланд был категорически против операции «Боденплатте», проведенной 1 января 1945 года, он предсказывал ее провал, так в результате и получилось. Он был в бешенстве, потому что Геринг с ним даже не проконсультировался. В результате всего ээого и случился пресловутый «Бунт истребителей». Галланд заботился обо всех нас. Как командующий истребительной авиацией он старался противодействовать непродуманным и гибельным решениям.

Это была одна из причин, по которой мы восхищались им. Да, он до некоторой степени был эгоистом, но опять-таки, я не хотел бы летать в паре с летчиком, который не имеет собственного «я» и чувства самоуважения. Называйте нас в некоторой степени нарциссами, но если у тебя в кабине не проявляется ни капли самоуверенности, ты погибнешь. Это то, что делает тебя агрессивным, а ведь активная агрессия – это качество, которое нужно пилоту для победы над противником.

Даже Хартман, мягкий, спокойный и вежливый, становился просто бешеным в бою. Я не говорю, что он свихивался и начинал визжать по радио. Попав в кабину истребителя, он совершенно менялся, становился сосредоточенным и серьезным, и, как показала война, смертоносно эффективным. Точно таким же был и Галланд, хотя «Дольфо» был гораздо более коммуникабельным, чем Хартман, по крайней мере с нами.

Если говорить о Галланде, следует понимать, что в те дни считалось крайне опасным открыть выражать несогласие с нацистской политикой. До меня доходили слухи, что гестапо прослушивает его телефонные разговоры и перлюстрирует почту. Они устроили слежку за Галландом, чтобы выяснить, с кем он встречается. Позднее, уже после войны, Галланд это подтвердил. Он сказал, что Рейнхард Гелен имел беседу и Герингом, в которой рейхсмаршал заявил: «Соберите твердый компромат на Галланда, потому что я не мог отдать под суд кавалера Бриллиантов без таких доказательств, в которые поверят и Гитлер, и немецкий народ».

Вы также должны помнить, что именно в это время был арестован глава Абвера адмирал Вильгельм Канарис, после чего разведку возглавил Гелен. Мы также знали, что Гордону Голлобу приказали накопать компромат на Галланда, вроде обвинения, что тот живет со своей подругой и совсем не собирается на ней жениться. Его также обвиняли в связях с черным рынком, так как в его столовой всегда были отличные продукты, которые распределялись только по карточкам, и требовалось правительственное разрешение для закупок на государственных складах. Даже генералы имели продуктовые карточки.

Я знал, как и все остальные, что после «Бунта истребителей», Геринг подписал приказы на арест Галланда и Лютцова. Он хотел отдать их под трибунал, Лютцова он вообще намеревался казнить, а Штайнхофа собирался вышибить из люфтваффе. Это было странно и показывало степень испуга, который овладел Герингом. Мне даже дали телефонограмму из Берлина от Геринга лично, в которой говорилось, что Галланд расстрелян и вместо него назначен Голлоб.

На основе той информации, которую я получал, и слухов, которые бродили во время войны и позднее подтвердились, я пришел к выводу, что прожил жизнь совершенно напрасно. Моя страна была уничтожена без всяких логичных объяснений. Когда все это закончилось, я превратился в активного пацифиста, хотя и остался на военной службе. Мне ненавистна сама мысль о войне, и когда недавно взорвалась Югославия, я мог лишь снова сделать вывод, что люди ничуть не поумнели. Мы не сделали совершенно никаких выводов из наших общих колоссальных ошибок.

Конец 1944 и начало 1945 года я провел в госпиталях после нескольких ранений. Я находился в восстановительном центре люфтваффе в Бад-Висзее, когда 1 апреля с нами встретились Штайнхоф и Галланд. Штайнхоф спросил меня: «Граф»… а не хочешь ли ты полетать на Ме-262?» Ну, о таком меня не требовалось спрашивать дважды. Я прекрасно знал о существовании «Турбо», как мы его называли, я его видел на фотографиях, но ни разу не видел в полете. Я очень обрадовался, так как хотел принять участие в этой программе.