Леонтий Травин - Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

В эти дни наказания шли без разбора, так себе, для того, чтобы показать себя и сорвать злобу на ком-нибудь вместо своей благоверной Лукерьи Федоровны. С нею чуть не каждую неделю по понедельникам и вторникам были страшные перепалки, хотя никогда не доходившие до рукопашной, и я это думаю потому, что супруга была моложе его летами и представляла из себя внушительную фигуру. Но во время этих ссор они чистили друг друга такими площадными словами, что, вспоминая их, и теперь краснеешь. Он пересчитывал ей московских и здешних обожателей, с достойными эпитетами, называя поименно, и, кажется, насчитывал их до десятка, она, со своей стороны, высчитывала ему его измены, прибавляя к его возлюбленным такие нелестные наименования, что он со злобы плевал и принимался за нас. И тогда многим из нас, замеченным в нерадении к учению и, в особенности, в лени при работах на огороде или при сборе ягод, при которых он сам присутствовал, и так себе, не за здорово живешь, доставалось жестоко.

Тут шло в дело и розги, и таскания за волосы и за уши, и постановка на колени на гречиху или горох. Более других доставалось тем, которые жили у него, так сказать, на правах пансионеров. И я, как исключение, был наказан только два раза: раз поставил меня на колени на гречиху, а второй раз досталось вместе с его сыном: мы сидели рядом и делали какую-то задачу из арифметики, а она что-то у нас не ладилась. Он взял меня за правое ухо и висок, а своего сына за левое — и начал ожесточенно стучать нас головами, так что у меня заложило левое ухо и я думал, что оглохну на всю жизнь. Вместе с нами училась дочь учителя Настя, почти невеста. Хотя в самый сильный разгар словесной битвы родителей она уходила или мать ее выталкивала на двор даже зимою, но все-таки она слышала и знала имена всех обожателей матери и возлюбленных отца со всеми прилагательными. Но все-таки Постников был лучший учитель в окрестности. Для иллюстрации тогдашних нравов и объяснений, при коих, иногда смешных и нежелательных, случаях нам, ученикам, приходилось присутствовать.

В один из базарных понедельников подвыпивший учитель наш приводит с собой крестьянина, мелкого торговца барашками, поросятами, птицею и пр. и покупателя тряпья, шкур и других отбросов. По-тамошнему такие торговцы именовались «тарханами».

Вошел торговец, как следует помолился Богу, поздоровался с хозяйкою за руку, как знакомый поставщик некоторых необходимых в хозяйстве предметов.

Она спросила его, зачем он пожаловал.

— Да вот, Лукерья Федоровна, хочу выучиться чичеру (цифрам). По-печатному кое-что читать и записывать маракую, а чичеры не знаю, а для торговли это необходимо. Василий Назарович в два базарных дня обязался выучить цифрам.

Пока он разговаривал с хозяйкою, учитель положил на стол аспидную доску и грифель, усадил торговца к столу и начал обучение: пиши первое вот так, проводи палочку, как кол, и баста, так-так, молодец! Пиши теперь вторую, но с нею долго мучились и все-таки это кое-как было написано. Перешли к третьему знаку, тут уже совсем плохо ладилось и третье не выходило что-то. Учитель начал раздражаться, а у торговца, вероятно от страха или от выпитого, замутилось в глазах и тряслись руки.

Ну, говорит учитель, бестолковый болван, пиши четвертое, а к третьему возвратимся после. Но из четвертого, сколько ни бились ученик и учитель, ничего не выходило. В крайнем раздражении схватил учитель линейку и начал наносить-торговцу побои по рукам, которые он не успел спрятать, и потом по чем попало; до того, пока линейка не поломалась. Наконец учитель, произнеся самые площадные слова, с ожесточением вытолкал его за дверь. Вслед за торговцем вышел и крестьянин, пришедший с ним пользоваться учением чичера, и на дворе говорит ему:

— Эх, Афанас, Афанас, как ты глуп в таких летах, выпивши вздумал учить чичеру. Вот тебе и чичер.

Постоял Афанасий несколько времени на дворе, оправив растрепавшиеся волосы. Афанасий отворил дверь, просунул туда голову и жалобно произнес:

— Выкиньте мой кафтанишко и шапку.

— А что сам не идешь взять?

— Да боюсь Василий Назарыча.

— Разве я медведь, что ли, что ты боишься, эко не видел, на базарах тебя небось не так колотят, иди и возьми.

Вошел Афанас и, увидев, что у Василия Назаровича прошел гнев, говорит:

— Хоть бы выпить теперь с горя, не поставишь ли, Василий Назарович, косушку за мой полуштоф [498], что мы выпили вместе, за ученье.

Василий Назарович, чувствуя за собою вину, говорит:

— Хорошие речи хорошо и слушать, и это можно и нужно исполнить.

И сейчас же командируется один из учеников за полштофом. После того там в другой комнате, куда принес полштоф зеленого вина, была приготовлена закуска, — хлеб и огурцы, началось примирение, окончившееся обниманием и целованьем. О заключении мира больше всех хлопотала Лукерья Федоровна, любившая тоже выпить. Когда ей подносили, то она всегда говорила:

— Вы пейте сами, тогда миритесь хорошенько, — и сама тут же выпивала. — А ты, Афанасий Петрович, приходи после: он тебя выучит непременно.

— Нет уж, Лукерья Федоровна, не приду сам и деткам закажу; я думал это просто, а то вот как трудно: до трех не дошел, а по шее-то Василий Назарович урезал рубом линейки, и теперь шеи не повернешь. Вот какой рубец, — посмотри-ка!

Несчастный случай с моим учителем, прекративший мое учение во втором училище. — Полгода после окончания учения у Постникова учусь шитью сапог. — Новое варварское наказание Зернихаузином берейтора. — Чудачество Зернихаузина.

При таком положении я провел в учении у Василия Назаровича с лишком два года, выучился хорошо писать, усвоил почерк учителя, и кажется, один только я хорошо знал четыре правила арифметики, простые и десятичные дроби, выучил и переписал из разных книг множество статей и стихотворений; писал разным посторонним лицам письма, получая за это гонорар натурою: яйцами, яблоками, коржами, а кое-кто платил и деньгами по 3–5 копеек за письмо.

Но более всего был занят чтением Библии, которою учитель, по усиленной моей просьбе, дозволял мне пользоваться и по моему усмотрению даже брать на дом. Отдавая ее, он повторял, что молод для этого и ничего в ней не пойму. Действительно, я из нее ничего не извлек, прочитав от доски до доски. Но тем не менее при помощи «Священной истории» с картинками, подаренной мне А. П. Кулябко, я кое-какие, более важные события из библейской истории о происшествиях и лицах, сделавших впечатление на мое воображение, усвоил и сохранил в памяти до сего времени.

Мне уже было около одиннадцати лет, когда, после пребывания моего в училище Василия Назаровича Постникова двух с лишком лет, учение прекратилось самым плачевным образом для моего учителя и его семейства.