Леонтий Травин - Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Одобренный таким отношением Кофторадзева к моему труду, я еще усерднее принялся за разбор бумаг и, по предположенному плану, приступил к разбору их, начав с балашовских имений гг. Чихачевых, куда мы приехали из Софиевки. Эти два имения — Гусевка и Анновка — принадлежали вдове генерала Чихачевой [533]и отстояли от Балашова в 20–25 верстах. Они управлялись главноуправляющим престарелым Н. В. Галиным из села Дуровки Сердобского уезда, выкрещенным евреем, никогда не занимавшимся ни конторою, ни имениями, — главное занятие его было игра на мандолине и чтение французских романов. Он играл и писал левою рукою, и как говорили тогда, да и я лично потом узнал, что он и правою хорошо владел, но не писал по каким-то причинам. Из всего этого ясно видно, что Галин был хитрый старик, успевший чем-то заинтересовать и втереться в доверенность к г-же Чихачевой, которая с настойчивостью отклоняла от управления сына, отставного гвардейского штаб-ротмистра, известного уже тогда описанием Алтайского края на французском языке и похода оренбургского генерал-губернатора В. А. Перовского в Хиву — на русском [534]. Обе эти довольно объемистые рукописи и видел у него, когда в следующее лето по распоряжению Л. A. Перовского изменял формы ведения отчетности в его имениях. Были ли они напечатаны, сказать не могу. С П. А. Чихачевым, субъектом очень замечательным, я познакомлю читателя ниже.

В балашовских имениях гг. Чихачевых было много старообрядцев, молокан и беспоповцев поморской секты, недалеко от них жил один из агентов, препровождавший беглых за Дунай, но мы его не нашли дома, он за несколько дней до нашего приезда скрылся куда-то с своим старшим сыном. От двух его младших сыновей полковник ничего не добился, — «знать не знаем и ведать не ведаем», — твердили они. Им, задали хорошую порку, но и этим ничего не добились; да и могло быть, что они не знали, куда ушли в последний раз их отец и брат. Из этих имений было много побегов молокан и даже православных, которые бежали целыми семействами. И немудрено: старый ленивый управляющий жил в ста верстах, а обоими имениями заведовали бурмистры из крестьян, из которых, впрочем, один был грамотный и начитайный из священных православных книг, кажется, за то туда и назначен, к тому же завзятый охотник на стрепетов [535]и зайцев, в изобилии водившихся в тамошних степях, и сурков, изрывших всю степь. Охота на сурков через год отдавалась в аренду за цену от 150 до 200 рублей.

Лет двадцать спустя после моего пребывания мне писал один знакомый из Балашова, что степь — около 2000 десятин, почти вся распахана и испанское овцеводство уменьшено до минимума. Часть распаханной земли отдается в аренду крестьянам от 12 до 15 рублей в год за десятину целинной земли.

Полковник, как сам говорил, был личный друг П. А. Чихачева и по его просьбе желал обревизировать тамошние конторы. Но при первом обозрении контор оказалось, что нет никакой возможности сделать какую-либо поверку. Во всех конторах по инициативе главноуправляющего Галина была введена двойная бухгалтерия, в которой, как оказалось после, он, Галин, сам не понимал ни бельмеса, а писаря были крепостные, малограмотные, вышедшие из местных деревенских школ и только получившие навык в сельских конторах. Месячных отчетов за шесть месяцев в главную контору не посылалось, да их и не было никакой возможности составить по беспорядочным записям. Так и уведомил полковник Чихачева. Но так как назначение полковника относилось главным образом к молоканам и по собранию сведений о их побегах, то подобные сведения о конторах в этом моем обзоре выпускаю, но все вышеизложенное об имениях гг. Чихачевых должен был написать в моем втором докладе.

Исследования о побегах из Балашовского уезда и о старообрядцах, которых в Балашовском уезде и в самом Балашове было очень много. — Бумаги по этому делу. — Разбор их и краткий доклад, извлеченный из них. — Приглашение к министру и разговор с ним. — Кофторадзев, секретарь его, канцелярия и чиновники. — Назначение меня проводником при переселении крестьян и дворовых из софиевского имения в херсонское. — Отъезд из Петербурга, прощанье и награды.

Из Гусевки мы выехали в Балашов, где все власти были подняты на ноги: земской судья, исправник, два становых пристава, почтмейстер, у которого хранились перехваченные письма, а также был вызван окружной начальник казенных крестьян. Начались личные объяснения и разные переписки, которые велись уже не мною одним, но и писарями из разных присутственных мест. Я только под диктовку полковника писал личные его замечания и донесения для Петербурга. При словесных объяснениях я в приемной комнате сидел за особым столом и делал памятные наброски, для того чтобы при писании личных замечаний полковника напоминать ему о том, что он мог из важных сообщений пропустить. Обо всем слышанном мною при личных расспросах полковником разных должностных лиц я здесь говорить не буду, может быть, коснусь только слегка вывода из них, так как их была такая масса, что мало-мальски подробное изложение потребовало бы пространного объяснения и увеличило бы эту статью чуть ли не вдвое. Вообще, думаю, что некоторые не могли быть интересны для читателей, а других секретных я не могу коснуться, вследствие моего обещания хранить их в тайне.

Повторяю, что Кофторадзев нашел нужным распорядиться, чтобы я при разборе бумаг и описании их следовал порядку изложения, сделанного мною при описании софиевского имения. Глядя на груду бумаг, лежащих предо мною в беспорядке, я не без робости приступил к приведению их хотя бы в какую-нибудь систему. Среди этих бумаг были показания старообрядцев, сыновей бежавшего вожака, расспросы и сообщения голов, бурмистров и старост. Потом следовало производство в Балашове: донесения тамошнего начальства и разные протоколы, сообщения вышесказанных лиц и другого удельного начальства, личные допросы старообрядцев и их ответы и перехваченные письма старообрядцев из-за Дуная, ответы к ним родственников и т. д. Потом шли бумаги следственного дознания полковника, произведенного им в Кишиневе, в коих замечательно то, что мельница на Дунае, служащая притоном беглым старообрядцам, была уничтожена, мельник посажен в острог, и, кажется, было сообщено нашему посланнику в Константинополе с просьбою выдать нескольких старообрядцев, виновных в разных истинных или возведенных на них неблаговидных поступках. Одним словом, путь, по которому следовали беглецы, был открыт, кроме мельницы и другие притоны уничтожены и содержатели их устранены или скорее заключены в тюрьму, откуда, вероятно, последовали на поселение. Потом следовала справка Саратовского губернского присутствия с объяснением: какие старообрядцы и за что были судимы, а также и наказания их, сколько было поймано беглых и возвращено на места жительства или сослано на поселение. Это было особое дело, хорошо переписанное, аккуратно сшитое и подписанное в некоторых местах вице-губернатором и другими советниками губернского правления, лицами, к которым относилось дело о старообрядцах.