Леонтий Травин - Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Танеев живет один в мезонине с двумя крепостными лакеями и кухаркой на 50 рублей в месяц, которые высылает ему брат. Лакеям он назначил дежурство, но дежурил всегда один Алексей, который занимался шитьем башмаков, другой же, Аполлон, торговал книгами от книжного магазина Миллера на вокзале. Каждый день барин спрашивал, почему нет следующего дежурного, и ему выдумывали какую-нибудь причину: то пошел на пожар, то медведя смотреть и т. п. Барин успокаивался. Это продолжалось ежедневно в течение лет шести. В день получения денег от брата Танеев шел обязательно в баню. Деньги клал на голову под шляпу. Раздевшись, он с шляпой на голове входил в баню и требовал надушить комнаты. Брызгали духами и пар поддавали мятной водой. Он снимал шляпу и приказывал взять денег, сколько следует. Брали у него и на пиво, и на водку, и поэтому баня ему всегда стоила не менее 10 рублей.

25 января была помолвка Марьи Петровны с полковником Алексеевым, а 12 февраля была свадьба, на которой был губернатор Синельников [638]и много военных и штатских генералов. Была военная музыка, было много шампанского и великолепный ужин. Кондитер взял по 3 рубля с персоны.

24 февраля, на Масленой неделе, в субботу, Москва встречала севастопольских героев-моряков. В. А. Кокорев [639]подносил хлеб-соль. Он стал на колени, сделал земной поклон и потом стал говорить о храбрости моряков и геройской защите Севастополял. Для солдат было дано угощение, офицеров же чествовали сначала завтраком в Эрмитаже, потом обедом в дворянском собрании. У графа Закревского для них был бал. После этого был дневной спектакль, после которого на 30 тройках моряки поехали в Стрельну, где их угощал обедом Кокорев.

В публике идут споры о войне. Одни говорят, что нас победили, Севастополь взяли и флот потопили, а другие, что мы сами корабли потопили и что с нами ничего не могли сделать. 20 марта в газетах помещена телеграмма о подписании мирного трактата в Париже [640]. Все радуются и ждут подробностей.

Ходил в баню и там от дворецкого гг. Ивинских наслышался много рассказов о рязанских помещиках. Говорил, что помещик Еропкин, кроме оброка с крестьян, брал столько, сколько хотел. Как только узнавал, что у кого-нибудь заводились деньги, сейчас же придирался к какому-нибудь случаю и брал выкуп, то за освобождение от обучения башмачному мастерству, то за освобождение от житья при дворе. Один из его крестьян занимался извозом и имел до 30 лошадей. Он постоянно был в отлучке и редко приезжал домой к братьям, которые тоже были хорошие, исправные мужики. Приехал он как-то домой во время поста и узнал от старосты, что барин не только не даст ему больше паспорта, но даже хочет отобрать лошадей. Задумался мужик, посоветовался с братьями и решил уехать немедленно без паспорта. Братья поехали его провожать. Не успели они целым обозом отъехать верст пять, как их догнал барин с дворовыми. Барин начал было бить хлыстом мужика, а тот хватил его дубиною так, что тот упал без чувств. Начался было суд, который, однако, приостановлен по желанию предводителя дворянства.

Помещик же Волховской очень любил девушек и не пропускал ни одной. У него было правило, что выходившая замуж девица в первую ночь должна была идти на поклон к барину. Случилось, что вышла одна замуж за смелого парня, и он ее после венца не пустил к барину, несмотря на присылку за нею сначала старосты, а потом лакея. Барин, рассерженный неповиновением, сам прибежал за бабой. Муж отдул барина плетью и на другой же день был отправлен в город и сдан в солдаты.

Слушая рассказы эти, я вспомнил красивую Настю, которую сослал в Сибирь ее барин Дурнов за то, что она отказала ему в его требованиях и сошлась с дворовым Фомой, от которого забеременела. Я проведывал ее в пересыльной тюрьме. В сером зипуне она конфузилась и краснела, а у меня от жалости стояли слезы на глазах.

27 марта прибыл в Москву Государь Император. 29 марта был в манеже парад лейб-гренадерского полка и освящение нового знамени. 31 марта был парад на Театральной площади. Я ходил за провизиею, остановился и вместе с другими стал ждать проезда Государя. Вот раздалось громкое «ура», и приехал Государь. Он сел на коня, и войска стали проходить мимо него. Я был так воодушевлен, что мне опять захотелось быть солдатом и я готов был тотчас же идти сражаться.

Долго меня волновали разные думы о воле. Господа между собою тихо и осторожно, чтобы прислуга не слышала, говорят по этому поводу. Государь щедрою рукою сеет добро и милости… Заключил мир, хотя мы могли бы еще долго бороться с неприятелем. Освободил много заключенных и возвратил многих из ссылки [641]. Поэтому, может быть, освободит и нас. Тогда царствование его будет славное во веки веков…

В мае ходил к нашим кадетам в кадетский корпус. Проходя через сад, я остановился у беседки, на которой прочел надпись: «Сей памятник на месте отдохновения Петра I, сооруженный по повелению Александра I». Я долго стоял и смотрел на то место, на которое ступала нога Петра Великого, историю которого я прочитал недавно. Мое воображение унесло меня в давно прошедшее время, и мимо меня прошли Меншиков, Лефорт, Шереметев и другие.

5 июля, по случаю именин Сергея, мы, дворовые, сидели во дворе и пили чай и пиво. Мимо нас прошел Иван Васильевич Самарин, поклонился, крикнул: «Пируете!» — и дал Сергею 30 копеек. Хотя он и бывший дворовый, но какой он умный и знающий. Недавно меня посылал к нему П. А. Дружинин передать ему тетрадь для просмотра его комедии. На другой день Самарин возвратил тетрадь и прислал Дружинину записку следующего содержания: «С удовольствием прочитал и нашел много интересного, много мыслей, но жаль, что в сценическом отношении неудовлетворительна и требует много переделок».

17 августа 1856 года был торжественный въезд Императора в Москву, 23-го герольды объявили о дне коронования, и 27-го совершилась коронация. 4 сентября был обед от купечества в манеже, и 8 сентября был обед для народа на Ходынке. Приготовлены были целые бараны жареные, гуси и проч. и много водки. Так как был сильный дождь, я не пошел. От ходивших слышал, что давка и свалка была невообразимая. Еще до приезда Государя все растащили. Кому достались куски, рассказывали, что все было тухлое. Сейчас же пошли толки, что граф Закревский потому и допустил моментально все расхватать, что узнал о недоброкачественности угощения.

18 сентября Государь был на балу у французского посла, графа Морни. Так как в квартире его, в доме Римского-Корсакова, у Страстного монастыря, зал был не особенно велик, он был увеличен временной пристройкой во дворе. Стены были обтянуты шелковой материей и убраны цветами. Внутри было множество тропических растений. Снаружи весь дом был роскошно иллюминирован. Как я был доволен, что мне удалось попасть на иллюминацию и фейерверк у Лефортовского дворца. Со стороны поля был приготовлен фейерверк в виде Триумфальных ворот, Нарвских ворот, памятника Сусанина и прочее. Тут же стояли мельницы, деревня и разные фигуры. Вечером, когда уже было темно, издалека послышалось громкое «ура» и заблистали бенгальские огни, сопровождавшие Государя. С крыши дворца из слухового окна полились на площадь лучи электрического солнца. Говорили, что артиллерийский генерал сжигал алмаз, стоящий 10 тысяч рублей. Вся площадь огласилась потрясающим «ура», и заиграла музыка. Государь с государынею вышли на балкон. Государыня сама поднесла огонь к проволоке, по ней полетела птичка к кусту, который весь вспыхнул. От куста по фосфорным ниткам побежал огонь в разные стороны, и в 5 минут вся огромная площадь была иллюминована великолепно. Музыка была необыкновенная. Играли 1000 музыкантов и пели 1000 певчих. От капельмейстера шли проводы к пушкам и колоколам, и время от времени палили пушки и звонили колокола. В это время стали разрываться с треском над головами ракеты и бураки и один за другим сгорать разные ворота, памятники и фигуры. Земля дрожала. Слышались крики и истерические взвизгивания барынь. Многие из них падали в обморок. Впечатление было громадное, но пришлось простоять 4 часа и потом идти пешком 7 верст, и потому устал неимоверно…