Леонтий Травин - Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Одобряя основную мысль проекта, Леонтьев перешел к наборщикам их типографии.

— Это ужасный народ. Неаккуратность, неопрятность, беспечность. О завтрашнем дне не думает никто. Сбережения на ум не приходят. Вот наборщики из Прибалтийского края, так те ведут себя иначе. В их квартирах есть даже и обстановка. У них во всем и чистота и опрятность. Итак, мы за вашу мысль, — закончил он.

Читал Бокля [681]. Какой глубокий ум!

Через неделю отправился в редакцию «Московских ведомостей». Васильев [682]показал мне корректуру статьи и заявил, что напечатание ее откладывается и что когда она будет напечатана, неизвестно, так как теперь газета будет переполнена другим.

Проходя по улице, я встретился с Мейном, который мне сказал, что если я теперь же не решусь поступить на железную дорогу, впоследствии я не буду уже иметь возможность получить место, и велел зайти к нему за получением рекомендательного письма к Повало-Швейковскому, которому нужен приказчик. В тот же день, в 6 часов вечера, я явился в гостиницу «Англия» к Александру Владимировичу Повало-Швейковскому с письмом от Мейна.

— Вы от Мейна, понимаете ли вы что-нибудь в постройках, кто вы такой? — быстро задавал он вопросы, не ожидая ответов. — Я даю вам 25 рублей в месяц. 27 апреля вы уезжаете на место. Перед отъездом зайдите и принесите паспорт, — закончил он.

Такая решительная и полная энергии речь на меня сильно подействовала, и я согласился. Мне очень тяжело было расставаться с господами, тем более что Александр Петрович чувствовал себя все хуже и хуже. Марья Александровна и Марья Петровна дали мне на дорогу каждая по 10 рублей, и я уехал из Москвы на новое дело. Через Рязань и Ряжск сначала приехал на станцию Яклемец, а потом на. станцию Раненбург, где и занялся присмотром за возкою камня и за постройками. Скоро мне увеличили жалованье, и я стал получать вместо 25 уже 50 рублей.

5 сентября (1866) открылось движение по Рязанско-Козловской железной дороге, и я при этом получил должность помощника начальника станции Раненбург.

Повало-Швейковский предложил переехать на работы в Киев. В Раненбурге я просто умирал от скуки. Поэтому я очень обрадовался предложению и, несмотря на то что мне обещали прибавку, немедленно сдал должность и укатил в Москву. Здесь я женился на портнихе Авдотье Платоновне. Через несколько времени вместе с женой уехал в Киев и оттуда на ст. Бобрик, где скоро стал получать жалованья тысячу рублей в год.

По делам мне часто приходилось ездить в Киев. Мне очень нравился Днепр, и я написал следующие стихи:

Морозы славные и преждевременные. Хохлы говорят, что такие жестокие морозы нарочно устроили кацапы с тою целью, чтобы удобнее было перевозить материалы для постройки.

В декабре 1867 года узнали о смерти митрополита Филарета [683]. Он был умен до прозорливости, религиозен до святости.

Наступают праздники Рождества Христова, а мы сидим в глуши близ строящейся станции Бобрик. В утешение хохлы стали приносить подарки. Один принес куропаток, другой два кувшина молока и домашних колбас. За это я предложил им денег. Не взяли, водку же выпили с удовольствием.

6 января 1868 года был в Киеве и присутствовал при освящении воды. Когда при колокольном звоне показалась с Крещатика процессия с хоругвями, толпа тысяч в 50 бросилась к Днепру. Во время толкотни и давки несколько человек любопытных евреев были сброшены в воду. Толпа смеялась и шутила, что это новообращенные. В процессе принимали участие киевские цеховые верхом на лошадях, со значками в виде флагов.

В Киеве вообще много особенных обычаев. Обыкновенно в 12 часов дня пускается из крепости ракета. Однажды киевляне были поражены, не услышав выстрела ракеты. Весь город взволновался. Стали разузнавать и наводить справки, почему ракета пущена не была. Когда узнали, что губернатор не утвердил расхода на содержание прислуги, пускавшей ракеты, немедленно принялись хлопотать, пока не добились-таки опять хлопанья ракет.

Похороны там бывают особенно торжественны. Раздается звон колоколов во всех церквах. Народ собирается толпами. Идут певчие и масса духовенства, несут хоругви и иконы. Когда певчие перестают петь, музыка играет похоронный марш.

— Кого это так пышно хоронят? — спросил я.

— А богатую купчиху. У нас всегда так хоронят.

В декабре движение по новому железнодорожному пути было открыто. Службе моей пришел конец, и я с женой уехал в Москву.

Рост Москвы. — Козлов. — Журнал «Идея». — Смерть Повало-Швейковского. — Поездка в Смоленск и Витебск. — Стихи. — Подряды. — Процесс игуменьи Митрофании.

Москва с каждым годом украшается. Одно меня очень поразило: это обилие красных вывесок. Все кабаки и кабаки. Также появилось много банкирских контор.

Посоветовавшись с знакомыми, я выкопал свой старый проект об учреждении артели домашней прислуги и снес его к Гилярову-Платонову [684]. Он по поводу этого проекта напечатал передовую статью. Сейчас же и другие газеты стали разбирать этот вопрос, высказываясь и за и против.

Затем я понес проект Погодину. Внимательно выслушав меня, Погодин обещал возбудить по этому поводу вопрос в первом же заседании городской думы.

Получил сразу два предложения. Гиляров-Платонов заявил о желании взять меня на службу к себе в контору редакции, а Повало-Швейковский предложил съездить в Козлов для наведения справок о ценах на строительный материал. Я избрал последнее и поехал в Козлов. Там я сошелся с молодежью. По вечерам много говорили, спорили и под конец решили издавать еженедельный журнал «Идея». Издание, однако, не состоялось, хотя я и написал для первого номера следующие стихи:

В апреле месяце неожиданно получил депешу о смерти Повало-Швейковского, умершего от апоплексического удара. Меня страшно поразила смерть этого молодого (35 лет), деятельного и энергичного человека. Работами стал заведовать Михайловский, у которого я и остался на службе.