Владимир Козлов - «Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949

Документы СВАГ содержат в себе достаточно материала для изучения обыденных норм жизни советского оккупационного сообщества. Именно норм, а не отклонений. Ибо то, что мы считаем нормой, кардинально отличается от того, что считают нормой недовольные «отклонениями» авторы. Для нас норма – это не идеологически возвышенная картина действительности, а устоявшиеся тренды повседневности. Даже если властители СССР считали подобные тренды аномалиями, умели красиво писать о своих нормах в газетах и использовали власть для подкрепления своих пропагандистских мифов. Нормативные хотения власти тоже будут предметом нашей работы. Но в первую очередь мы попытаемся войти со всем «пестрым сором» оккупационной жизни в актуальную ныне дискуссию о «пропитанности» сталинского человека официальной идеологией и его дискурсивной несвободе 6 6 См., например: Бражникова Я. Г., Росляков А. Б., Логинов А. В. «Советский человек» по ту сторону «тоталитаризма». О конференции памяти Н. Н. Козловой (30 марта 2016 г.) // Вестник РГГУ. Серия «Философия. Социология. Искусствоведение». 2016. № 3. С. 149–152; Казанков А. И., Лейбович О. Л. Понять повседневность: эвристический потенциал концепции в исследованиях советской эпохи // Вестник Пермского университета. История. 2017. Вып. 3 (38). С. 82–88. .

Работая с архивными документами, мы познакомились со множеством интересных, ярких и своеобразных людей. Это и радеющий о пользе дела военный комендант района Пренцлау Н. И. Старосельский, чувствующий ответственность «перед историей за все дела, которые мы здесь делаем» 7 7 ГА РФ. Ф. Р-7077. Оп. 1. Д. 31. Л. 362 об. . И энтузиасты, подобные Н. Ф. Пасхину, начальнику сельхозотдела Управления СВА земли Саксония-Ангальт, владевшему несколькими языками и издавшему для пользы дела на свой страх и риск немецко-русский словарь «Сельское хозяйство и лесоводство» 8 8 ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 10. Д. 35. Л. 67–69, 73–74. . Среди сваговцев были те, кто легко адаптировался к иноземной цивилизации, превращая погоню «за личной наживой в своеобразный фетиш» 9 9 ГА РФ. Ф. Р-5704. Оп. 1. Д. 91. Л. 8. , и другие – как офицер Гнатюк, томившийся в Германии и настойчиво рвавшийся домой 10 10 ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 10. Д. 22. Л. 81. . Мы сочувствовали не желавшему прощаться с армейской жизнью капитану Косыреву, которому, как он сам считал, вместо того чтобы командовать батальоном или даже полком, приходилось сидеть в дежурке и решать «разные вопросы». «Все требуют, кому не лень, – жаловался капитан, – а мне вся эта политика просто не лезет в голову» 11 11 Там же. Д. 20. Л. 159. . О нескольких годах жизни и работы этих и многих других сваговцев, откуда они суть пошли, как попали в военную администрацию, что думали о начальстве и немцах, как этими немцами управляли, какого образа действий предпочитали придерживаться, во что верили и в чем сомневались, мы попытаемся рассказать в этой книге.

В своей работе мы стремились к своего рода концептуальной и фактографической детализации позднего сталинизма. Прежде всего, речь идет о самой сущности этого явления. Считать ли подобное историческое «событие» продолжением некой протяженной эпохи, прерванной войной, а после нее достигшей своей высшей, зрелой формы, или вслед за Джулианой Фюрст и ее соавторами отнестись к нему как самодостаточному историческому феномену? 12 12 «To look at late stalinism not as period of time, but as a phenomenon in its own right»: Late Stalinist Russia. Society Between Reconstruction and Reinvention / Ed. by J. Fürst. Routledge. London; N. Y., 2006. P. 16. Послевоенный период в СССР, как и в истории любой другой страны, выбирающейся из пепла и руин, закономерно ассоциируется с «возвращением к нормальности» 13 13 Содержательное рассмотрение этой проблемы см.: Dale R. Divided We Stand: Cities, Social Unity and Post-War Reconstruction in Soviet Russia, 1945–1953 // Contemporary European History. Cambridge University Press, 2015. Vol. 24, 4. P. 493–516. См. также: Fitzpatrick Sh. Postwar Soviet Society: The Return to Normalcy, 1945–1953 // The Impact of World War II on the Soviet Union. Totowa, NJ: Rowman & Allanheld, 1985. . Но в какой мере это «состоявшееся» после войны культурно-историческое событие было «простой» реставрацией довоенной сталинской системы, расшатанной, трансформированной и разбалансированной войной? 14 14 Filtzer D. Soviet Workers and Late Stalinism: Labour and the Restoration of the Stalinist System After World War II. Cambridge: Cambridge University Press, 2002. Ведь в Советском Союзе, как справедливо считает Роберт Дейл, окончание войны не столько принесло освобождение от обязательств и ограничений военного времени, сколько выдвинуло новые требования и цели – не демобилизация социальной жизни, а скорее ее ремобилизация. Война и миф, ею созданный, считает Дейл, позволили перезапустить советский проект, вдохнуть жизнь в официальную идеологию, предлагая новые возможности изменения общества 15 15 Dale R. Divided We Stand. P. 494. .

Важно понять, в какой мере сваговский социум как слепок и модель большого СССР, переделанного сначала репрессиями, а потом войной, был (на низовом уровне) восприимчив к реставрационным усилиям власти и способен к перезапуску в инородной и чуждой для советского человека немецкой среде. «Маленький СССР», возникший на немецкой территории, продуцировал такие формы нормальности, в рамках которых незаметно вызревали культурные предпосылки оттепельного конфликта между будущими сталинистами и будущими шестидесятниками. Ведь протагонисты оттепели и ее будущие антагонисты вышли «из одной шинели» – эпохи позднего сталинизма. Историки давно заметили возникшее во время войны и сохранявшееся какое-то время после ее окончания чувство раскрепощения у поколения победителей. Но они до сих пор в поиске определений этого феномена. Говорят о деидеологизации, стихийной десталинизации, даже о «неодекабризме».

Мы не склонны втягиваться в этот спор определений. Но считаем возможным провести «полевое» исследование послевоенных культурных трансформаций советского оккупационного сообщества в Германии. Для этого, как нам кажется, уместно опираться на определения, которые придумала сама власть, а она назвала (обозвала) новые явления, обратив на них острие критики и репрессий, «преклонением перед заграницей» и «космополитизмом». Историкам остается «только» увидеть ту непридуманную реальность, которая скрывалась за злобными инвективами партийной пропаганды. Наш главный вопрос: в какой мере сотрудники СВАГ чувствовали личную несвободу, существуя в репрессивном идеологическом поле, насколько они были скованы или раскованы, когда им приходилось думать «не вслух» или высказываться в формальной и неформальной обстановке? Поместив сталинского человека в необычные для него условия, история не только раскрыла новые грани советской повседневности, но в известном смысле создала своеобразную оккупационную субкультуру, которую бывшие сваговцы по частям вывозили в СССР вместе с немецкими трофеями.