Владимир Козлов - «Маленький СССР» и его обитатели. Очерки социальной истории советского оккупационного сообщества в Германии 1945–1949

В целом эпопея поддержания бдительности и ужесточения секретности в СВАГ показала, что угрозы и наказания блокировали оперативную выработку и исполнение решений. Все эти действия сковывали работников, а самых ответственных и добросовестных (именно их, может быть, даже в первую очередь) подталкивали все к тем же отступлениям от правил, способным хоть как-то двигать вперед коснеющий в собственных запретах поздний сталинизм. Бесспорно, основная масса бюрократов, придавленная секретностью и страхом, думала о последствиях и уходила от импровизаций, за которые наказывали. Но чем больше бюрократическая система работала на страхе и ограничениях, в нашем случае в секретной сфере, тем больше она деградировала. Чем больше она закрывалась от мира, чем больше билась за сохранение гостайны, тем сильнее тормозила. Начинались функциональные сбои, возникали управленческие дыры. Их приходилось затыкать нелегитимной низовой инициативой. В этом смысле целесообразные нарушения оказывались, как это ни парадоксально, сродни другому компенсирующему механизму сталинской системы – энтузиазму. Оба эти явления из той же самой советской управленческой обоймы. Поздний сталинизм держался не на достигнутом идеале тотальности, а на позитивных отклонениях от него – позитивных для режима, а не для придавленного этим режимом общества. Сталинский человек «поклонялся данности» (выражение И. Бродского), но эта данность формировалась при его непосредственном участии. И даже в критически важных для власти сегментах бытия, а секретность относилась именно к таким сферам, действительность могла заметно отклоняться от предписанных сталинской верхушкой норм или их газетных интерпретаций.

В политической повседневности советского оккупационного сообщества в первое послевоенное время не чувствовалось напряжения предвоенных лет. Не было поначалу и «атмосферы страха, ненависти и сомнений, многочасовых собраний, где во взаимных обвинениях… гибли и ломались судьбы» 339 339 Лейбович О. Л. Исповеди, проповеди и разоблачения на партийных собраниях 1936–1938 гг. // Вестник Пермского университета. История. 2015. Вып. 3 (30). С. 165. , не было «кипучей партийной жизни» 340 340 ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 10. Д. 39. Л. 534. , «того напряжения, которое должно было быть» 341 341 ГА РФ. Ф. Р-5704. Оп. 1. Д. 14. Л. 57. . Скорее налицо было прямо противоположное – «самоуспокоенность» и «благодушие» 342 342 Там же. Л. 21. . Партийные организации, как и люди, казалось, отдыхали и приходили в себя после войны. Старые коммунисты возмущались: «Вспоминаю первые годы своего пребывания в партии. Тогда парторганизатора уважали, и его авторитет был высок. Теперь же у нас этого нет» 343 343 ГА РФ. Ф. Р-5704. Оп. 1. Д. 54. Л. 46. ; «…здесь, за границей многие коммунисты стали пассивны, ведут праздный образ жизни, больше уделяют внимания портным, чем своему идейному воспитанию» 344 344 Там же. Д. 84. Л. 19. .

Разболтанное состояние первого времени оккупации постепенно сменялось формальной упорядоченностью партийной жизни. Во всяком случае, партийные документы СВАГ, предназначенные для верхов, часто предлагали пасторальную картину всеобщего единодушия и благостности. Особенно завораживает виртуальная реальность отчетов и докладных записок, поступавших из парторганизаций: «настроение здоровое», марксистско-ленинской учебой занимаются из последних сил, распоряжения, поступившие сверху, приняты к исполнению и осуществляются на отлично. Всю эту партийную благодать иллюстрировали положительные высказывания коммунистов и беспартийных. Примеры наскребали из выступлений на партсобраниях, митингах, занятиях, политинформациях, во время коллективных бесед или читки газет… Подобные речевки часто были заранее подготовлены, и уже потому оказывались совершенно правильными и политически выдержанными. Ораторы знали, что именно они должны говорить. «Окно Овертона», определявшее пределы допустимого в коммунистическом дискурсе, контролировала партийная пропаганда. Она постоянно сужала пространство дозволенных речей и проникавший в публичную сферу негатив.

Оптимистические оценки настроений коммунистов и беспартийных, постоянные указания на «здоровое» политико-моральное состояние подтверждались высказываниями, написанными как под копирку. Темы оговорены, примеры предсказуемы. Очевидно, что и оценка политико-морального состояния чаще всего была обычной бюрократической отпиской, не имеющей к реальности никакого или почти никакого отношения. Партийный бюрократ удовлетворялся поверхностным описанием вещей, контроль вел выборочно. Но феномен многочисленных «правильных» высказываний, зафиксированных в политдонесениях, нельзя объяснить простыми бюрократическими уловками. Коммунисты, попадая в публичное пространство, действительно произносили все эти слова и старались пользоваться партийным языком. Так они защищали себя от безжалостной бдительности ярых партийных энтузиастов. Страх перед порицанием и наказанием включал защитный механизм благонамеренных речевых кодов и клише. Другой язык для оценки действительности был возможен скорее как случайная саморазоблачительная проговорка в кругу доверенных людей, да и то в подобных референтных группах попадались доносчики и информаторы.

Выявить и отследить другую реальность – «нездоровые настроения» – было достаточно сложно. Подобная информация следовала обычно за рефреном «вместе с тем» или «однако». Для политработников сбор сведений о настроениях подопечных, а тем более выискивание компромата на сослуживцев было занятием непростым и неблагодарным. Одно дело перечислить проведенные лекции, темы политинформаций, совсем другое – кропотливо «копать», собирать разными путями неосторожные высказывания, слухи, «провокационные» вопросы, которые должны были лечь в основу картины неправильных умонастроений. Далеко не все охотно занимались подобной сыскной работой. Такая недобросовестность стала одной из причин того, что послевоенный дух свободы какое-то время не удавалось вытравить из сознания сваговцев, отгородившихся от недреманного ока партии привычным молчаливым конформизмом.

Если систематизировать источники сведений о «нездоровых настроениях», то набор их окажется достаточно разнообразным: «на занятиях офицерского состава», «в беседе с офицерами», «в беседе с товарищами», «в разговорах», «в беседе с заместителем коменданта по политчасти» 345 345 ГА РФ. Ф. Р-7317. Оп. 10. Д. 20. Л. 137; Д. 21. Л. 58, 60, 88, 89; Д. 38. Л. 156 и др. . Подобные беседы рекомендовалось проводить «по-отечески», «задушевно», в неофициальной обстановке. Только в этих условиях, по мнению руководителей, подчиненные могли расслабиться и раскрыть свою сущность или, как тогда говорили, «истинное лицо». Вызов подчиненных в кабинет для бесед политическое руководство СВАГ считало не очень результативным и не одобряло. Поэтому коменданта районной комендатуры Фридрихсхайн подполковника Сушинского, хваставшегося, что он «пропустил» таким образом «уже целый невод», отругали, указав на наивность подобных рассуждений, и объяснили: можно «пропустить и всех подчиненных через свой кабинет», но настроений и запросов так и не узнать 346 346 Там же. Д. 36. Л. 2. .