Вячеслав Никонов - Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Синегуб, который организовывал охрану кабинета, где находилось правительство, с трудом пробился к Пальчинскому, окруженному людьми. «Он заметил меня. И нагнулся ко мне:

— Саня, я вынужден был сдать Дворец. Да ты слушай, — увидев, что я отпрыгнул от него, продолжал он.

— Не кипятись. Поздно — это парламентеры. Беги скорее к Временному правительству и предупреди… скажи: юнкерам обещана жизнь. Это все, что пока я выговорил. Оно еще не знает. Надо его спасать. Для него я ничего не могу сделать. О нем отказываются говорить…» [3059] Октябрь. История одной революции. С. 367. .

В 1.30 около двухсот штурмовавших ворвались в зал по соседству с комнатой правительства. О последних его минутах — словами непосредственных участников событий. Антонов-Овсеенко: «Расплываясь по всем этажам, юнкера сдавались. Но вот в обширном зале у дверей какой-то комнаты — их недвижимый ряд с ружьями на изготовку. Осаждавшие замялись. Мы с Чудновским подошли к этой горсти юнцов, последней гвардии Временного правительства. Они как бы окаменели, и стоило труда вырвать винтовки из их рук.

— Здесь Временное правительство?

— Здесь, здесь, — заюлил какой-то юнкер, — я ваш, — шепнул он мне» [3060] Антонов-Овсеенко В. А. Взятие Зимнего дворца. С. 201. .

Синегуб: «Гул становился явственнее, ближе. Вот в дверях Пальчинский. Затем маленькая фигурка с острым лицом в темной пиджачной паре и в широкой, как у художников, старой шляпчонке на голове. А еще несколько дальше звериные рожи скуластых, худых, длинных и плоских, круглых, удивительно глупых лиц. Рожи замерли в созерцании открывшегося их блуждающим, диким взглядам ряда величественных Царей Русского народа, скованных золотом рам. Я поднялся, но идти не было сил. Тогда я встал в дверях и прислонился к косяку. Мимо прошел Пальчинский, направляясь в кабинет.

— Что, патронов у вас достаточно? — спросил я у юнкеров.

— Так точно, господин поручик.

Но вот жестикуляция широкополой шляпенки и гул, все растущий сзади, сделали свое дело, и те, передние, качнулись, дернулись и полились широкой струей в галерею.

Теперь шляпенка не звала их, а сдерживала:

— Держите, товарищи, дисциплину! — урезонивал тягучий, резкий голос. — Там юнкера!

Толпа увидела в дверях зала двух юношей, отважно, спокойно стоящих на коленях, чтобы можно было брать с пола патроны и гранаты, сложенные с боков дверей. «Если Пальчинский выйдет сейчас от Временного правительства, где, очевидно, совещаются об условиях капитуляции — хотя неизвестно, кто ее будет принимать — выйдет и прикажет открыть огонь, то первые ряды будут сметены, но последующие все равно растерзают нас.

Снова вышел Пальчинский и махнул рукой. Шляпенка засеменила к дверям. Толпа ринулась за ним.

— Стой! — кричал Пальчинский, — если будете так напирать, то юнкера откроют огонь!» Упоминание об юнкерах опять сдержало зверье. «Ну и поиздеваются они над вами, мои дорогие», — неслось в голове, смотря, как юнкера твердо держали винтовки, готовые по малейшему знаку открыть огонь» [3061] Октябрь. История одной революции. С. 370–371. .

Министр юстиции Малянтович: «И вдруг возник шум где-то и сразу стал расти, шириться и приближаться. И в его разнообразных, но слитых в одну волну звуках сразу зазвучало что-то особенное, непохожее на те прежние шумы — что-то окончательное. Стало вдруг сразу ясно, что это идет конец… Кто лежал или сидел, вскочили, и все схватились за пальто… Дверь распахнулась… Вскочил юнкер. Вытянулся во фронт, руку под козырек… Вперед вышел Кишкин:

— Если они уже здесь, то, значит, дворец уже занят…

— Занят. Заняты все входы. Все сдались. Охраняется только это помещение. Как прикажет Временное правительство?

— Скажите, что мы не хотим кровопролития, что мы уступаем силе, что мы сдаемся, — сказал Кишкин.

Уже у входной двери — резкие взволнованные крики массы голосов, несколько отдельных резких выстрелов, топот ног… В комнату влетел, как щепка, вброшенная к нам волной, маленький человечек под напором толпы, которая за ним влилась в комнату» [3062] Малянтович П. В Зимнем дворце 25–26 октября 1917 года. С. 413, 414. .

Человечком был Антонов-Овсеенко: «Через коридор. В небольшой угловой комнате. Вот оно — правительство временщиков, последнее буржуйское правительство на Руси. Застыли за столом, сливаясь в одно трепетное бледное пятно.

— Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными.

— Что там! Кончить их! Бей!» [3063] Антонов-Овсеенко А.В. В семнадцатом году. С. 319.

Синегуб: «Историческая минута!» — мелькнуло в голове. «Не думай — смотри!» — перебило сознание работу мысли. И я смотрел. С величественным спокойствием, какое может быть лишь у отмеченных судьбою сыновей жизни, смотрели частью сидящие, частью стоящие члены Временного правительства на злорадно торжествующую шляпенку, нервно оборачивающуюся то к вошедшим товарищам, то к хранящим мертвенное, пренебрежительное спокойствие членам Временного правительства.

— А это что?… — поднялся Терещенко и говорил, протянув руку, сжатую в кулак. «Что он говорит?» — и я сделал шаг вперед. — Сними шляпу…

Но его перебивает другой голос:

— Антонов, я вас знаю давно; не издевайтесь, вы этим только выдаете себя, свою невоспитанность!

— Смотрите, чтобы не пришлось пожалеть; мы не сдались, а лишь подчинились силе, и не забывайте, что ваше преступное дело еще не увенчано окончательным успехом», — обращаясь к нервно смеющемуся, говорил новый голос, который я не успел определить, кому принадлежит» [3064] Октябрь. История одной революции. С. 374–375. .

В 1.50 началось составление протокола об аресте членов правительства. Малянтович добавляет подробностей: «Комната была полным-полна народа. Солдаты, матросы, красногвардейцы. Все вооруженные. Некоторые вооружены в высшей степени: винтовка, два револьвера, шашка, две пулеметные ленты. Около Антонова стоял высокий молодой человек в военной солдатской форме цвета хаки. Потом оказалось — Чудновский. Опросив всех, Антонов стал писать протокол, как потом оказалось, черновой. Кажется, ему помогал Чудновский… А у нас начались разговоры и со стражей, и с другими наполнявшими комнату солдатами и матросами. На многих лицах выражение взволнованности и враждебности схлынуло: они стали спокойными, некоторые даже приветливыми.

— А вы кто будете? — слышу рядом спрашивают Карташева. Отвечает. Начинается беседа.

Оборачиваюсь к ним. Карташев сидит на стуле, откинувшись назад, смотрит глубокими и ласковыми глазами на своих двух собеседников и что-то говорит. А собеседники его, оба матросы, опираясь на винтовки, нагнулись к нему и слушали внимательно. И лица у них человеческие.