Виктория Смолкин - Свято место пусто не бывает: история советского атеизма

Наконец, когда стало ясно, что религия не подчиняется марксистским законам исторического развития, атеисты были вынуждены примерить на себя новую роль и стать не только пропагандистами, но и социологами. Когда партия мобилизовала на изучение религии и секуляризации такие дисциплины, как социология и этнография, восприятие духовного ландшафта советского общества в глазах партийной элиты стало более детальным и сложным. Наиболее важной и удивительной тенденцией, которую обнаружили специалисты по научному атеизму, взявшись за изучение советского общества, стала индифферентность как особая позиция. Это представлялось более тревожной тенденцией, чем сохраняющаяся религиозность. Если верующих можно было переубедить и обратить на путь истины, то индифферентные люди не питали интереса к тем вопросам, которые составляют сущность религии и атеизма. Им не было дела до религиозных или идеологических претензий на истину, и они ничуть не беспокоились о том, соответствуют ли их действия их убеждениям, поскольку у них не было твердых убеждений. Тот факт, что индифферентность была особенно выражена в среде советской молодежи, только подчеркивал опасность, которую она представляла для коммунистической идеологии, и делал воспитание атеистических убеждений главной целью атеистической работы в конце советского периода.

Исторически советский атеизм развивался через полемический диалог с религией в теории и через прямое противоборство с религией на практике. Именно благодаря этому противоборству были выявлены противоречия атеизма, указывавшие на более глубокий кризис коммунистической идеологии. Сражаясь с религией как политической, идеологической и духовной инстанцией, советский атеизм боролся за право заполнить святые места, которые теперь стали пустыми. Неспособность атеизма обращаться к экзистенциальным вопросам, соответствовать духовным потребностям людей и воспитывать в массах атеистические убеждения породила представление, что атеизм – скорее пустое место, чем значимая категория. Но если сделанное в 1970‐е гг. открытие, что советские люди безразличны к религии и атеизму, указывало на поражение советской идеологии, то сделанное в 1980‐е гг. открытие, что те же самые советские люди обращаются к альтернативным духовным, идеологическим и даже политическим убеждениям, снова превратило религию в политическую проблему.

Обеспокоенность партийного руководства индифферентностью выявляет главный парадокс советского атеизма: советский атеизм не имел отношения к секуляризации или секулярности; он требовал обращения в иную веру. Советский атеизм не был секулярным, поскольку секулярность терпимо относится к индифферентности; более того, она ее предполагает. Чтобы оставить сферу политики и общественной жизни государству, а свои духовные убеждения признать частным делом, подданные светского государства должны до некоторой степени быть индифферентными по отношению и к своим, и к чужим убеждениям. Однако для советского атеизма вытеснение религии в частную сферу никогда не считалось приемлемым решением проблемы в долгосрочной перспективе, а индифферентность и нейтралитет были недопустимыми позициями 963. При Сталине партийное руководство использовало воинствующий атеизм, чтобы вытеснить религию на обочину политической и общественной жизни. При Хрущеве оно мобилизовало научный атеизм, чтобы подорвать претензии религии на истину. Но именно кампания по изгнанию религии из сферы духовной жизни стала последней линией фронта и решающим сражением в войне против старого мира. Победа в этом сражении была одним из необходимых условий построения коммунизма. В конечном итоге советский атеизм столкнулся с центральной проблемой всех революционных проектов, светских и религиозных, которые требуют нравственного преображения человека: как привлекать и сохранять своих сторонников, внушать им определенный набор убеждений и строить самовоспроизводящееся общество, жизнь в котором наполнена смыслом. Предполагалось, что, усвоив атеистические убеждения, советское общество станет сообществом коммунистов в полном смысле слова. Оно оказалось далеко от этого идеала.

Историю храма Христа Спасителя в Москве можно рассматривать как палимпсест войны советской власти против религии. Кафедральный собор, решение о строительстве которого было принято в 1813 г. императором Александром I в ознаменование победы России над Наполеоном в Отечественной войне 1812 г., стал символом российской военной мощи и гражданского патриотизма 964. Местоположение в центре Москвы, внушительные размеры, архитектурные цитаты из древнерусского зодчества сделали собор впечатляющим монументом в честь русского народа – ответом российского самодержавия европейской эпохе национализма. 5 декабря 1931 г., в разгар культурной революции, разворачивавшейся в годы первой сталинской пятилетки, по решению советских властей храм Христа Спасителя был взорван, а его материалы были использованы при строительстве разных объектов эпохи социализма, в том числе московского метрополитена. На месте храма большевики планировали воздвигнуть Дворец Советов, колоссальную башню, увенчанную гигантской статуей Ленина. Дворец Советов был задуман как свидетельство триумфа нового мира, воздвигнутое на руинах старого – дворец для пролетариев на месте дворцов их угнетателей.

В первые годы после разрушения собора москвичей, проходивших мимо огороженной территории, где он прежде был расположен, встречал начертанный на заборе лозунг «Вместо очага дурмана – дворец» 965. Но пролетариат так и не дождался обещанного ему дворца. С началом войны в 1941 г. стальные конструкции фундамента были переплавлены, а проект был отвергнут, оставив котлован в центре Москвы. Затем в 1960 г., на пике хрущевской антирелигиозной кампании, пустое место было наконец заполнено: его занял грандиозный открытый бассейн с подогревом, радовавший москвичей на протяжении десятилетий. Но история собора на этом не кончается. В 1988 г. сатирический журнал «Крокодил» опубликовал любопытную репродукцию картины В. Балабанова «Пловец», где была изображена вышка для прыжков над бассейном, а в воде под ней – перевернутое отражение храма Христа Спасителя и торжествующий Георгий Победоносец. Картина оказалась пророческой; по окончании коммунистической эпохи, после распада СССР правительство Москвы восстановило храм Христа Спасителя на изначальном месте и в изначальном виде 966.

Во многих отношениях историю храма Христа Спасителя можно воспринимать как аллегорию судьбы религии и атеизма в рамках советского коммунистического проекта. Большевики воспринимали разрушение символов старого мира как способ во всеуслышание заявить о своем видении будущего. Но поскольку разрушение религиозных объектов, символов и традиций несло в себе явное антирелигиозное послание, оно едва ли могло укрепить приверженность народа делу коммунизма. Тот факт, что собор был разрушен якобы для того, чтобы освободить место для Дворца Советов, а дворец так никогда и не воплотился в реальность, подчеркивает, что после разрушения святынь осталось пустое место. То, что это место пустовало десятилетиями и было наконец занято плавательным бассейном – пространством современного досуга, которое едва ли можно считать памятником утопическим революционным обещаниям, – красноречиво свидетельствует о попытках советского атеизма наполнить новым смыслом созданное им пустое место.