Анри Пиренн - Нидерландская революция

Неудача личных попыток наместника не оставила у него никаких иллюзий. «Но по крайней мере, — писал он, — весь мир убедится в том, что король не пренебрег никакими средствами, чтобы снова подчинить здешний народ своей власти и вернуть его в лоно католической церкви. Есть все основания предполагать, что народ при виде начавшихся переговоров о мире положит конец восстанию; ведь действительно страдания народа так велики, что он не мог бы выносить их, если бы у него не было надежды, что они скоро кончатся» [355] Ibid., р. 259. . Увы, переговоры в Бреде, вместо того чтобы принести пользу делу короля, еще более повредили ему. Филипп II в Мадриде советовался то с герцогом Альбой, то с Гоппером, но так, чтобы они не знали друг о друге; он запрашивал мнения хунты, специально созванной для изучения нидерландских дел, он не мог остановиться ни на каком решении, не давал Рекесенсу никаких инструкций и при известии о начале переговоров приказал вознести молитвы и раздавать милостыню, но так, чтобы никто не знал при этом, почему это делается [356] Ibid., р. 267. . В это же самое время представители принца Оранского действовали с изумительной ловкостью. Они знали, что мир невозможен, так как единственное условие, которое могло бы их заставить заключить его, а именно свобода богослужения, было как раз тем единственным пунктом, на который король решил никогда не соглашаться. Но они остерегались поднимать религиозный вопрос. Они отнюдь не хотели навлечь на себя обвинение со стороны католических провинций в том, что они обнаружили религиозную непримиримость. Вместо того чтобы выступать как кальвинисты, они выступали как патриоты. Они объединяли свое дело с делом Нидерландов в целом; они выступали как защитники национальных привилегий и конституций, требовали увода испанских войск, наконец, заявили, что готовы подчиниться даже в вопросе о свободе совести решению генеральных штатов, «так как мы твердо верим, что они согласятся с тем, что мы с полным правом оказываем сопротивление не только испанской инквизиции, но и жестоким, безрассудным и безбожным плакатам, обрушившимся несколько лет назад на эту страну» [357] Gachard, Correspondance de Philippe II, t. III, p. 697. .

Несомненно такая тактика не могла не снискать повстанцам всеобщих симпатий. Разве католики не требовали тоже возврата к традиционной системе управления? Разве не осуждали они всегда чрезмерную строгость правительственных плакатов? Не было ли также и их горячим желанием, чтобы генеральные штаты стали судьей положения? Словом, переведя спор на эту почву, повстанцы были неуязвимы. «Трудно себе представить, — писал Рекесенс королю, — до какой степени общественное мнение расположено в их пользу; всему тому, что они говорят, верят как евангелию» [358] Ibid., p. 340. . Даже некоторые представители наместника в глубине души согласны были с их предложениями, но данные им инструкции вынуждали их бороться с ними и попадать из-за этого в положение врагов народа. Они вынуждены были противопоставлять волю короля повстанцам, ссылавшимся на благо «родины». Вместо того чтобы согласиться на посредничество генеральных штатов в религиозных делах, они требовали удаления всех еретиков, предоставляя им лишь право реализовать их имущество или увезти его с собой. При таких обстоятельствах переговоры неизбежно обречены были на неудачу, и в июле они были окончательно прерваны. Но тут в законопослушных провинциях и произошло то, что неизбежно должно было произойти. В срыве переговоров обвиняли исключительно королевскую политику, и он воспринимался с тем большей горечью, что очень уже сильна была тяга к миру. Собственно говоря, непопулярность Филиппа II и Рекесенса и так уже дошла до последнего предела. Но народ не мог представить себе, что церковь не заодно с ними. Во многих городах духовенство и в особенности иезуитов, пользовавшихся, как отлично было известно, особыми симпатиями правителя, обвиняли в том, что они хотели продолжения войны [359] Van Campene , Dagboek…, p. 63. .

Между тем военные действия возобновились, и на этот раз королевской армии больше везло. Бе план заключался в том, чтобы, бросившись в главный центр повстанческого движения, захватить здесь такие позиции, которые оторвали бы Голландию от Зеландии. 7 августа 1575 г. она захватила Оудеватер, а 24-го — Схонговен. Уже 9 сентября великий командор мог сообщить письмом, что враги никогда еще не были в таком затруднительном положении. Испанские солдаты, воодушевленные успехом, обнаружили необычайное мужество. 29 сентября они завладели островом Дейвеланд, перейдя глубокой ночью через пролив под непрерывным обстрелом голландского флота. На следующий день они перешли по шею в воде через канал, отделявший Дейвеланд от Схоувена, и направились к Брауверсгавену, сдавшемуся на следующий день (1 октября). 30 октября взят был штурмом Бомменеде, и началась энергичная осада Зирикзее.

Несмотря на это, повстанцы и не думали сложить оружие. Нависшая угроза лишь заставила принца Оранского энергичнее взяться за продолжение переговоров с Англией и особенно с Францией, которой он предложил передать находившиеся в его распоряжении пункты. Чтобы еще резче подчеркнуть свой окончательный разрыв с Испанией, голландские и зеландские штаты перестали издавать свои распоряжения от имени Филиппа II. В законопослушных провинциях население не скрывало своего страха перед успехами королевской армии, «так как оно было совершенно убеждено в том, что если королю удастся одержать верх, они навсегда останутся подчиненными и рабами» [360] Gachard , Correspondance de Philippe II, t. III, p. 361. .

Но эти страхи не замедлили рассеяться. Не имея денег, Рекесенс не смог воспользоваться плодами своих успехов. Новое банкротство Филиппа II лишило его кредита. Посланный из Испании флот пришел в конце декабря в таком жалком состоянии, что «починка его должна была стоить больше, чем стоило бы оснащение местных кораблей» [361] Ibid., p. 404. . В конце января 1576 г. положение казалось великому, командору совершенно безнадежным. «Он рад был бы поскорее умереть, чтобы другим, а не ему пришлось сообщить королю о потере Нидерландов. Впрочем, врагам не придется даже завоевывать их: они будут просто им преподнесены потому, что во-время не приняли надлежащих мер» [362] Ibid., p. 427. . Плохое состояние здоровья еще более усиливало отчаяние Рекесенса. Он дошел до того, что предлагал уступить всем требованиям населения «вплоть до предоставления им чего-то вроде республики, лишь бы они обещали сохранить католическую религию и власть короля» [363] Gachard , Correspondance de Philippe II, t. III, p. 439. . Что же касается его самого, то у него было только одно желание, чтобы его освободили от его обязанностей и позволили ему вернуться к своим детям в Испанию.