Анри Пиренн - Нидерландская революция

Они заверяли прежде всего, что «лучше предпочтут смерть, чем какие бы то ни было изменения в их религии», затем они требовали, чтобы король пользовался главным образом «коренными нидерландцами как для внутренней охраны страны, так и для армии»; чтобы жалованье войскам уплачивалось их финансовыми чиновниками, как это было во время 9-летней дополнительной субсидии; чтобы положен был конец грабежам, совершавшимся изо дня в день у подданных его величества, «точно это были несчастные рабы или неверные»; чтобы восстановлены были привилегии нидерландских провинций и чтобы они управлялись так, как это было при венгерской королеве; чтобы король соизволил прибыть в страну и, наконец, «придумал какой-нибудь мирный исход для этой междоусобной войны, но так, чтобы при этом остались незатронутыми католическое вероучение и религия, а также суверенные права его величества» [348] Gachard , Assemblées nationales, loc. cit., p. 70. . Искренность этих последних слов была бесспорной. Генеральные штаты твердо стояли за веру своих отцов, но в то же время они искренно почитали своего короля как своего прирожденного и законного государя, преемника Карла V и бургундских герцогов. Но их лояльность отнюдь не переходила в безмолвную покорность Обязанности, которые они должны были выполнять по отношению к государю, предполагали со стороны последнего уважение к национальным свободам и их сохранение.

Не нарушил ли Филипп II договора, связывавшего его с Нидерландами, предоставив наместникам попирать ногами их привилегии? Сопротивление, которое они оказывали ему, было таким образом законным сопротивлением. Самые ревностные католики, как и самые убежденные легитимисты, протестовали против попыток нарушения испанским абсолютизмом нидерландской конституции. Сам Берлемон заявлял Рекесенсу, что «нельзя обращаться с Нидерландами так, как обращаются с Неаполем и Миланом» [349] Gachard , Correspondance de Philippe II, t. III, p. 119. .

Народное недовольство выражалось тем решительнее, чем больше росли затруднения правительства и увеличивалась его нужда в деньгах. Герцог Арсхот, «разговаривая так свободно, причиняет больше вреда, чем самые злостные еретики» [350] Ibid., p. 116. . Брабантские штаты резко протестовали, ссылаясь на «Joyeuse-Entrée», против назначения Санчо д'Авила на пост коменданта антверпенской цитадели. Некоторые прелаты совершенно открыто ставили перед собой вопрос, не лучше ли было жить под властью протестантов, чем под властью испанцев [351] Ibid., p. 120. . Подобные настроения придавали смелость другим провинциям. Одни отказывались уплачивать однопроцентный налог, другие требовали уменьшения своей доли или отсрочки платежей. Все ссылались при этом на царившую в стране нужду, и страна действительно достойна была сожаления. Повсюду вспыхивали новые бунты. Поля были опустошены непрерывными переходами армии, торговля была парализована, Антверпен разорен. Эта нищета ощущалась тем острее, что в Голландии и Зеландии, где кипела война, жили однако в избытке. За монеты, вычеканенные во время осады в Лейдене, было выплачено по их номинальному курсу, и Рекесенс с горечью констатировал, что если бы он пользовался таким же кредитом, он велел бы отчеканить миллион подобных монет [352] Ibid., p. 307. .

Но самым важным было то, что повстанцы наводнили страну прокламациями, подстрекавшими народ положить конец испанскому владычеству и призывавшими к оружию. Военные успехи повстанцев, героизм, проявленный ими во время осады Лейдена, окончательно снятой з октября 1574 г., необычайно подняли их престиж. Если бы не религиозный вопрос, католические провинции без всяких колебаний примкнули бы к ним. И было просто чудом, что проходили дни за днями, а всеобщего восстания все еще не было. Среди народа царило такое сильное возбуждение, что не проходило ни одного общественного или частного собрания, на котором не говорили бы о том, что необходимо поднять восстание, «и самые уважаемые люди заявляли, что народ ничего не стоит, раз он этого не делает… Не было ни одного дома, в котором не было бы хоть одного человека, безусловно преданного принцу Оранскому». Впрочем, Рекесенс понимал и извинял это возмущение, «ибо, ни у какой, даже самой законопослушной и самой преданной страны в мире не хватило бы столько терпения, чтобы вынести все, что претерпела эта страна за 8 лет» [353] Gachard , Correspondance de Philippe II, t. III, p. 207, 212, 217. .

Как ни мало надеялся великий командор на плоды своих усилий, но он пустил в ход все, чтобы ослабить силы повстанцев. В начале 1574 г. он, как и герцог Альба до него, хотел освободиться от принца Оранского путем убийства его. Ведь Вильгельм был в его глазах, как и в глазах всех испанцев, главным зачинщиком восстания. Разве он не был приговорен к смерти? И разве его приверженцы не составляли в свою очередь заговоров, чтобы убить наместника? [354] Ibid., p. 118. Но с тех пор как Рекесенс получил согласие короля, он особенно добивался примирения.

Дело было нелегким, так как Филипп II не хотел, чтобы его имя было как-нибудь связано с этими переговорами, и так как принц Оранский остерегался делать какие бы то ни было предложения. Сначала попробовали позондировать у него почву через профессора Леонина, потом через Марникса, попавшего в руки испанцев в 1573 г. и получившего теперь охранный лист на поездку в Голландию.

Скоро однако стало совершенно очевидным, что эта «тактика» не могла увенчаться успехом. Принц Оранский не только отказывался вести переговоры без голландских и зеландских штатов, но требовал, в полном согласии с ними, в качестве предварительного условия для какого бы то ни было соглашения «свободного отправления богослужения» в восставших провинциях, ухода испанских войск и созыва генеральных штатов, которые займутся изысканием средств для умиротворения страны. Отнюдь не поддаваясь на предупредительность великого командора, принц Оранский прибегал скорее к угрожающему тону. Надеясь на помощь Англии и Франции, он говорил о передаче занимаемых им территорий в более сильные руки. Таким образом продолжение военных действий могло повлечь за собой европейскую войну и иностранное нашествие в Нидерланды. Германский император давно уже со страхом ожидал столь опасной для Германии возможности. Это заставило его предложить свое посредничество. К тому же он надеялся, что восстановление мира заставит Филиппа II отдать управление провинциями в руки какого-нибудь эрцгерцога, и он отлично знал, что Рекесенс относился весьма сочувственно к его вмешательству.

Король в конце концов согласился на это. В начале 1575 г. Максимилиан II делегировал к принцу Оранскому графов Шварцбурга и Гогенлоэ, и благодаря их посредничеству 15 февраля в Бреде начались переговоры между представителями повстанцев и представителями наместника.