Валерий Шамбаров - Россия и Запад. Почему мы победим?

Дала пристанище только Мексика. Но Лев Давидович для своих прежних хозяев стал не только лишним, а еще и опасным. В преддверии Второй мировой войны он решил действовать по старой схеме. Его представители принялись наводить мосты с германским абвером. Однако Троцкий знал слишком много о тайной стороне прошлой войны. Американским и британским теневым кругам вовсе не улыбалось, чтобы его информация стала достоянием германской разведки. Но они не стали сами возиться, устраняя отработанную фигуру. Они поступили иначе. В США вышла книга дневников советника Вильсона Хауса, где весьма прозрачно раскрывалось, на кого работал Троцкий, какие задания он выполнял. В 1939 г. дневники переиздали в СССР. Нетрудно понять, что в такое время подобная книга могла выйти только с ведома и по указанию одного человека. Сталина. То есть с дневниками Хауса он ознакомился. Бывшие покровители попросту «засветили» Троцкого, а «засвеченный» агент, как известно, долго не живет.

Представляется любопытным, что в марте 1940 г. Гарвардский университет купил у Троцкого оставшуюся часть его архивов, около 20 тыс. единиц хранения. Купил очень вовремя, чтобы они не попали в нежелательные руки. Сделка произошла за два месяца до первого покушения, осуществленного группой Сикейроса, и за пять месяцев до того, как Рамон Меркадер привел в исполнение приговор советского суда. Даже и с похоронами возникли проблемы. Лев Давидович почему-то мечтал, чтобы его погребли в США, написал об этом в завещании, однако Америка брезгливо отказалась принять его прах. Останки изверга и святотатца не желали принимать и мексиканские кладбища, ни католические, ни иудейские. В итоге закопали, как собаку, во дворе его собственного дома… Многие документы из архивов Троцкого не рассекречены и не опубликованы до сих пор. И вряд ли когда-нибудь будут опубликованы.

С годами вскрываются все новые материалы о русской катастрофе 1917 г. О подрывных технологиях революционеров, об их финансировании из-за рубежа, об участии в разрушительной работе иностранных правительств и спецслужб — германских, британских, американских. Знаем мы и о том, чем обернулся для нашей страны революционный обвал. Разрухой, чудовищными жертвами, уродливыми социальными экспериментами, торжеством хамов и «воинствующих безбожников»… Но неужели кучка заговорщиков, даже располагая огромными денежными суммами, сумела бы запросто обвалить могучую державу, взбесить многомиллионный народ? Конечно, не смогла бы. Однако к началу трагических переломных событий Россия уже оказалась тяжелобольной.

Гибельная хворь охватывала ее постепенно, в течение нескольких столетий. Вольнодумство, «свободные» нравы, разврат, теории атеизма и либерализма. Причем в первую очередь ими заражались аристократия, дворянство, интеллигенция. Еще в XVIII–XIX вв. они привыкали ориентироваться на Европу, зарубежные взгляды и оценки становились образцами для подражания, воспринимались как «общепризнанные». А уж потом, с «головы», гниль поползла на простонародье.

В данном случае выглядит показательным пример с помещиком Иваном Петровичем Костомаровым, отцом известного историка. Увлекшись французским «просвещением», он принялся учить своих крепостных, что Бога нет и загробной жизни нет. Преуспел настолько, что дворовые в 1828 г. убили его и ограбили. Рассудили: если за гробом «ничего нет» и никакого наказания на том свете не будет, то зачем себя ограничивать? Впрочем, духовные устои крестьян в ту пору были прочнее, чем у образованной части общества. Убийц замучила совесть, они вышли на церковное крыльцо и покаялись перед «миром».

Увы, Иван Петрович был не единственным энтузиастом «просвещения», а главное, в России утвердилась и развивалась западническая система образования. За основу брались все те же европейские стандарты и теории — и наряду с гуманитарными, техническими науками интеллигенция получала иные «добавки». Проникалась комплексами «национальной неполноценности», привыкала считать зарубежное «передовым», а свое, родное — «отсталым». Необходимость кардинальных реформ по чужеземным образцам даже не обсуждалась, виделась прописной истиной.

Вовсе не случайно очагом либерального духа становилась профессорско-преподавательская среда. Она пополняла образование в германских, французских, британских университетах. А дальше сеяла в душах молодежи семена импортных учений. Эти семена соединялись с обычным юным фрондерством и давали буйные всходы. Соблазны «свобод» кружили головы похлеще вина. Очернительство власти, законов, традиций становилось признаком хорошего тона. Внедрилось деление всех теорий, явлений и организаций на «прогрессивные» и «реакционные». Причем революционное, разрушительное относилось к «прогрессивному». А все, что служило стабилизации государства, получалось «реакционным».

Студенты, проникнувшись подобными идеями, становились учителями — и несли их ученикам. В 1870-х годах кружки народников сунулись было открыто «будить народ». Но агитаторы ничего не добились, они были для русских людей чужеродными смутьянами. Их без долгих разговоров вязали и сдавали властям. Зато в сельскую земскую школу приезжал не агитатор. Приезжал учитель, начитавшийся атеистических книг Ренана, восторгавшийся «великой французской революцией». Он выглядел для ребят куда более авторитетным и знающим, чем родители, чем скромный деревенский священник. Такие же учителя приходили в рабочие вечерние школы…

Болезнь России углублялась. В катастрофическом 1906 г. была созвана Государственная Дума, началась эпоха парламентаризма. Но первое, чего потребовали «народные избранники», — всеобщей политической амнистии! По стране лилась кровь, террористы нагло убивали государственных служащих, мирных граждан, а депутаты с пеной у рта голосовали за освобождение тех преступников, которых удалось изловить! А гимназисты, студенты, интеллигенция аплодировали таким «избранникам». Зачитывались оппозиционными газетами. Восхищались революционерами, на судебных заседаниях устраивали им овации. Прятали их, снабжали документами. С гневом обрушивались на патриотов, обливали презрением полицейских и казаков…

Поветрие либерализма охватило и высшие эшелоны руководства. Министры и губернаторы заигрывали с «общественностью», во всем шли на уступки, стыдясь прослыть «реакционерами». Даже в Церкви пастыри пытались согласовывать проповеди с «прогрессом». Синод и церковные иерархи внушали терпимость к явно антироссийским (и антихристианским) учениям. Устои православия расшатывались и слабели. Оцените сами: весной 1914 г. из 16 выпускников Иркутской духовной семинарии лишь двое решили принять сан священников, из 15 выпускников Красноярской семинарии — ни одного! Остальные выбрали работу учителями, чиновниками. Интеллигенция стала считать веру в лучшем случае «красивой народной традицией». В худшем относила к «пережиткам», тормозящим «прогресс».