Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны

А какие роли сам Шаляпин больше всего любил?

Бориса. Вы знаете, он к Борису готовился больше двух лет, прежде чем взяться за эту роль. Он познакомился с Ключевским. Он жил в имении Ключевского два месяца, чтобы хорошенько вникнуть в историю России этой эпохи, и выслушивал все объяснения Ключевского: каким был Борис, чтобы суметь это все пересоздать. И так он ко всем ролям относился. Он мне рассказывал, что, когда ему предложили Базиля играть, петь, он сразу не согласился, потому что он говорил: «Я себе не представлял, какой-то испанский священник, полукомичный, полугоголевский тип, полумошеннический. Шалопай, в общем. Но как его изобразить!» Он никак себе этого не представлял. И вот он думал, искал, читал Сервантеса, читал и других испанских писателей, и по-русски нашел, но никак не мог понять. И вот, когда он уехал в Мадрид на гастроли, говорил: «Я перешел через весь поезд, чтобы пойти в вагон-ресторан. Там, в третьем классе, в вагоне у окна стоял какой-то попик маленький, с длинным носом, и такой он был хитренький, лукавый и вместе с тем несчастный. Теперь я знаю, теперь я буду играть Базиля». И так он ко всем своим ролям относился. Работал очень много, и любил тех, которые тоже работают, и очень презирал тех, кто легко относятся к своим обязанностям. Поэтому на репетициях бывали иногда скандалы, потому что он так хорошо знал то, что нужно. И когда какой-нибудь маленький тенор или маленький артист делал не так, как Шаляпин просил его – сначала очень вежливо просил, сначала объяснял, это относилось иногда и к маленькому певцу, и относилось к дирижеру – а тот начинал с ним спорить и доказывать, что это не так, то Шаляпин иногда выходил из терпения, и тут появлялся скандал, потому что вообще-то он был страшно темпераментный человек. Но всегда потом он жалел, что переборщил, и всегда старался загладить свою вину.

Помню маленький такой эпизод, когда я вез его на автомобиле в Нормандию, где он снимал большую дачу, где жил со всей своей семьей. По дороге мы остановились завтракать. Он очень любил хорошо поесть, и очень хорошо понимал, где. Особенно он был большой знаток вина. Шаляпин не был пьяницей, это неправда. Он много мог пить, потому что вообще много ел, он много гулял, он все делал много. И выпивал много, но я никогда его пьяным не видел. Он любил хорошее вино, он любил после вина выпить пару рюмок коньяку хорошего. Он мог выпить бутылку водки, но это так же, как я люблю выпить три-четыре рюмки – он любил выпить бутылку. У него все в широких размерах.

И в тот раз по дороге в Нормандию мы остановились завтракать. Он просит метрдотеля дать ему хорошую бутылку старого бордо. «Но вот вы мне сами выберите, я не знаю, какой у вас есть. Дайте мне хорошую бутылку». Приносят ему эту бутылку, как всегда это бывает, метрдотель ему наливает немножечко в стакан. Он пробует, говорит, что это вино испорчено уже, уже никуда не годится. Метрдотель говорит: «Позвольте, это шато, это вино запечатано, и год написан». – «Позвольте, да мне все равно, что там запечатано и что там написано. Я у вас просил хорошее вино. Я вам говорю, что это вино уже испорчено, оно не годится. Почему? Мне все равно. Так вы мне дайте другую бутылку и перестаньте со мной спорить». А тот опять начинает ему доказывать, что вино очень хорошее, что нельзя так. Вот тут Шаляпин стукнул по столу кулаком так, что стаканы разлетелись, и поднял такой крик, что весь зал оглянулся, и прибежал хозяин. Хозяин выслушал его, говорит: «Сейчас, ну как же, конечно, это клиент Шаляпин, надо сейчас же дать другую бутылку». Принесли другую бутылку, он попробовал. Вино было хорошее, он успокоился. А потом, уже когда мы пили кофе, говорит: «Ну что же я его так обругал, он боялся, верно, хозяина, чтобы дать другую бутылку вина, надо было хозяина позвать, а не его ругать, хозяина надо было выругать». И дал ему тысячу франков. По тем временам 1000 франков – что сегодня, например, 25 тысяч. Такое у него часто бывало.

Вы рассказывали о том, как он любил подражать другим певцам.

Да, но это он только в частном кругу, потому что он не хотел других обижать, что он из них карикатуры делал. Не хотел из себя строить клоуна, шансонье. Но в частном кругу, по вечерам, иногда после обеда или после завтрака, в особенности если несколько рюмок выпили, он изображал в разном виде или тех артистов, которые не умели петь, или любил имитировать цыганских певцов. И по-хорошему, а иногда их шаржировал, потому что они очень часто были плохие цыганские певцы. Шаляпин все цыганские песни очень любил. А «Очи черные» он напел, он сделал пластинку, она у меня есть. Он вообще иногда напевал, знаете, как птичка поет: сидит, вдруг что-то такое поет про себя немножечко громче, немножечко тише. Или в салоне, или в своем кабинете, где чудная была такая студия, или, в особенности когда мы ездили на автомобиле. Он всегда сидел рядом со мной, я за рулем, а жена его или мой брат сзади. И он всегда, как только мы в поле выезжали из города, сразу же начинал напевать. И вот тогда он уже пел цыганские песни как их нужно петь, а не карикатуру. Это было совершенно невообразимо, и ни в одном театре, ни на одном концерте этого нельзя было, конечно, услышать.

А что Шаляпин говорил о своей молодости, о своем детстве? Делился ли он с вами этим?

Мы с ним оказались в Лондоне одновременно, и жили в одной и той же гостинице. И он мне предложил раз пойти с ним в студию общества «Граммофон», где он должен был напевать пластинку. Одну сторону пластинки, я не помню, какой-то песни или части какой-то оперы, но то, что продолжается нормально 8 минут. Знаете, большая пластинка старой системы, 78 оборотов. И вот мы туда приехали в два часа. Он обыкновенно перед работой почти ничего не ел, маленький какой-нибудь бутерброд схватит. И я думал, что напеть пластинку, которая длится 8 минут, это будет продолжаться час, два, ну может, три, а мы ушли оттуда в 8 часов вечера. Он за это время переменил три рубашки. В те времена еще не было лент, тогда нужно было напевать на воск, который нельзя было проверить, нельзя было посмотреть хорошо спето или нет. Значит, нужно было так долго репетировать, чтобы уже автоматически записать то, что напоешь, на этом остановиться. И только через день или два можно было знать, хорошо это или нет. Он так добросовестно относился к своим обязанностям, что последний раз напели пластинку в половине восьмого. Он все время еще раз репетировал, останавливал, еще раз, еще раз, еще раз. Ни на секунду не остановились. Как он мог выдержать такую работу! Он всем руководил: и оркестром, и каждому музыканту говорил, и каждый раз темп менял. И все ему не то, и так, и этак не нравилось, потом уже, наконец, воск сделали. Он говорит: «Нет, кажется, я думаю, там, наверное, что-то нехорошо. Черт с ним, с воском! Пропустите, я хочу послушать». Прослушали. Да, там нехорошо. Еще раз! Но это уже третий воск. Закончили в половине восьмого.