Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны

Как пьеса Винниченко называлась, которую вы поставили?

«Ложь»

Она имела успех?

Так себе – не хорошо разошлись роли. Юрий Беляев написал рецензию очень ругательную для всего антуража и хвалебную для меня. Она прошла все-таки раз 10–15, но, в общем, большого успеха не имела. А потом, в конце 1918-го, когда я приехала в Директорию, мне надо было вывезти Александра Сергеевича Плещеева, мою belle-mere и мою belle-soeure. Я приехала с поездом Французской миссии, попросила, чтобы меня взяли. Там был вагон, где ехал французский консул Черкаль и двое чехов, одного звали Стржиборный Франц Ярославович. И мы вчетвером ехали в этом поезде. И когда приехали, встречал нас почетный караул, так что мне пришлось пройтись под руку с этим Стржиборным, который ни за что не хотел идти один. Я говорю: «Ведь это же не для меня караул, а для вас выставлен. Нет, я не могу, мне совестно». Он схватил меня под руку и потащил. И это создало такой слух, что я какую-то миссию везу. Когда я приехала к Винниченко в Директорию, сначала секретарь его вышел, Чикаленко, спросил, есть ли у меня аудиенция, я говорю, что никакой аудиенции у меня нет, я приехала, а через три дня уезжаю. Он говорит: «А как же вы приехали, и на чем вы уедете?» Я говорю: «Я приехала с поездом Французской миссии». Может, это дало им мысль, что я что-то собой представлю в политическом отношении. Винниченко меня принял, там у него была депутация каких-то запорожцев у красных. Я ему сказала, он сконфузился немножко. Я говорю:

– Владимир Кириллович, я приехала к вам с просьбой – жизнь строит иногда очень странные гримасы. В свое время вы ко мне обратились с просьбой, а теперь я к вам. Мне нужно вывезти своих, пожалуйста, нельзя ли мне устроить, чтобы мне дали поезд и локомотив до Одессы.

– Да, конечно, пожалуйста.

Принял он меня любезно, но с сухотцой… Другой уже был Винниченко. Обращается к своему секретарю и говорит:

– Вызовете, пожалуйста, Филиппа Колейниковича. Катерина Николаевна, обождите, пожалуйста, сейчас приедет из министерства и все вам устроит человек.

Проходит 10 минут, приходит какой-то большой человек:

– Имею честь представиться, – и что-то невнятное говорит, что я не разобрала.

– Мне сказал Владимир Кириллович, что вы мне можете помочь получить локомотив и вагон, чтобы вывезти…

– Да, да, как же, пожалуйте завтра ко мне в министерство, мы все устроим.

– А кого мне спросить, я не расслышала ваше имя?

– Спросите Филиппа Колейниковича.

На другой день я поехала в министерство, спрашиваю швейцара как мне пройти к Филиппу Колейниковичу.

– Да я не знаю такого!

– Как же я могу узнать?

– Да спросите вот тут, в комнате.

Вхожу в первую комнату:

– Господа, вы не знаете Филиппа Колейниковича где отыскать?

– Да мы не знаем, какой такой…

Я побывала в двух-трех комнатах, наконец, еду назад в Директорию, вызываю секретаря Винниченко и говорю, что там никто не знает этого Филиппа Колейниковича. Тот начинает хохотать:

– Как же это не знает, когда это министр.

– Как министр?

Ну, знаете, мне не пришло это в голову, чтобы министра вызвали ко мне, и он приехал. Тогда я приехала в министерство, говорю:

– Вы не знаете, как вашего министра зовут. Филипп Колейникович зовут вашего министра. Доложите ему.

Доложили, он меня принял. Тянулась эта процедура неделю, потому что, очевидно, я была на подозрении, будто приехала с поездом Французской миссии. Потом, многие знакомые моей belle-mere были очень большие русские фамилии, которых я хотела вывезти, всех их вычеркнула контрразведка.

Контрразведка Директории?

Мне сказал Чикаленко, что такие большие имена мы не можем допустить – там были Горчаковы, Голицыны, Вяземские. Что же поделать, нельзя и нельзя. А у меня были на закваску актеры – Коралли, Свобода, балетный артист, и вот мои.

А куда же вы хотели ехать?

В Одессу, где было французское командование. Я сказала, что у вас тут будут большевики, а я не хочу, чтобы мои здесь оставались, а Чикаленко мне сказал: «Ну, это вы все варитесь в собственном соку, поэтому вам кажется, что здесь будут большевики. Большевиков здесь никогда не будет». Ровно через недели две уже все это кончилось, и большевики ступили туда. Потом мне дали локомотив и поезд, чтобы нейтральную зону проехать. Это был очень страшный переезд, потому что когда мы стояли ночью, слышны были расстрелы, крики, грабили вагоны другого поезда, солдаты пьяные. Одним словом, очень было страшно. И потом ко мне в вагон набились офицеры, которые ехали под фальшивыми паспортами, все просили взять их. Я кого могла – забрала. Стояли плечо к плечу. И все купе были забиты – и женщины, и дети. И вот вдруг пришел второй раз комендант проверить. Ко мне прибежали и сказали, что в комендантской все пьяным-пьяно, а потом сказали: «Пойдем проверим как следует эту даму».

Это комендант местной станции?

Да. Мы не знаем, что такое она собой представляет, проверим вкрепкую все. И вот началась проверка. Но тут я старалась не дать коменданту время опомниться, какие-то глупости его расспрашивала, что-то говорила. Одним словом, проверка прошла благополучно. Я до сих пор думаю, что он все-таки был какой-то свой человек, потому что иначе не могло быть, не было ни одного человека под своей фамилией, все фальшивые, кроме нескольких актеров и моих. Ушел. Потом моя belle-mere выходит. Стоим, темнота, расстрелы, крики, неуверенность, что будет дальше – пришли, проверили, а потом вдруг вытащат из вагона. Моя belle-mere, которая была очень крепкая старуха, мужественная, вышла и говорит: «Катя, ты энергичнее, по-моему, ты все можешь, сделай, чтобы мы поехали. Устрой, я больше не могу». Я послала 15-летнего мальчика попросить сюда коменданта. Что я ему скажу, я еще не знала. Это меня бог надоумил. Знаете, в такие минуты является. Он вошел, я говорю:

– Мне с вами надо конфиденциально сказать два слова.

– Что прикажете?

– Благоволите не позже как через 10 минут пустить поезд на Одессу.

Он довольно агрессивным тоном говорит:

– Почему?

– Потому что мне надо до ночи получить прямой провод в Киев. Больше я вам сказать ничего не могу. Если вы не захотите исполнить моей просьбы, я снимаю с себя всякую ответственность. Больше я вам сказать ничего не имею права.

Он на меня посмотрел, приложил руку к козырьку и сказал:

– Есть!

И ушел. И ровно через пять минут локомотив сделал «у-у-у», и поезд пошел. Моя belle-mere выскочила в коридор и говорит:

– Господа, она колдунья!

А я упала в обморок. Потому что это было действительно трудно, когда всех офицеров проверяли. Ужас! Там, в купе, истерика. Одна кричит: «Ради Бога, расстреляют, сейчас расстреляют!». Ей кто-то зажимает рот. Все это было очень страшно.