Коллектив авторов Биографии и мемуары - Русское лихолетье. История проигравших. Воспоминания русских эмигрантов времен революции 1917 года и Гражданской войны

Осталось ли впечатление какого-то большого боя, перестрелки?

Нет-нет-нет. Этого я ничего не видал. Я и не знал, что там имеется «Аврора». Я её не видал, этой «Авроры». Я, было, пошёл на улицу, вижу: ну, не прорываться же мне одному. Я был один.

Каковы были причины успеха эсеров на выборах в Учредительное собрание? Вы же проработали в партии эсеров почти весь этот год. И, может, у Вас есть какие-то мысли? Почему именно так было?

Во-первых, потому что народ русский в 1917 году не был с большевиками – это совершенно очевидно! На всех выборах они терпели поражение. Они получали одно время больше голосов, чем раньше – это верно, но они всегда терпели поражение. В особенности, когда они начали Гражданскую войну. Они же всё время говорили, что они против Гражданской войны, что Гражданская война – это Керенский, это все жёлтые социалисты. Но до настоящего времени имеются авторы, которые доказывают, что Гражданская война была затеяна большевиками в порядке самозащиты. Есть утверждения, в частности, Сталина, который совершенно откровенно и цинично признает, что это была маскировка, якобы в том и заключалась наша гениальная тактика, что мы, под видом самообороны, готовили нападение. Я об этом писал в моей книге «Дань прошлому», цитировал то место, где это напечатано в полном собрании сочинений Сталина, мне не трудно Вам его указать. И это не одно место, это общее, теперь это более-менее добросовестные, даже большевистские свидетели признают, что это было так. Троцкий тоже признает, что это была маскировка. Значит, прежде всего, народ был против большевиков, потому что они подняли Гражданскую войну.

А у эсеров была притягательная земельная программа для большинства населения – ведь это же не только Петербург голосовал. В Петербурге эсеры не имели такого большинства, как они имели по всей стране. А крестьянство, в громадном своем большинстве, голосовало за эсеровскую программу – за землю и волю. И что это было так, я Вам приведу сейчас совершенно неопровержимые свидетельства. Приведу свидетельство, трижды данное Лениным, и свидетельство Троцкого. Разрешите мне процитировать это, потому что этот исторический факт многие не знают, а некоторые стараются забыть. Значит, на следующий же день после захвата власти, с 26 октября 1917 года, комментируя Декрет о земле, Ленин сказал – а тогда ещё можно было высказываться против того, что говорится в заседании Верховного Совета Союзов – он сказал: «Здесь раздаются голоса, что наказ и самый декрет составлен эсерами. Пусть так. Не всё ли равно, кем он составлен?». Такое невинное! Так сказать, не расписался в получении, а просто отвёл: «Не мы, не мы! Ну, не всё ли равно? Безразлично».

А вот что он сказал, когда победа была уже закреплена, после Гражданской войны, на третьем съезде Коминтерна 12 июля 1921 года, цитирую дословно: «Почему мы победили? Мы победили потому, что приняли не нашу аграрную программу, а социалистов-революционеров, и осуществили программу эсеров. Вот почему эта победа была так легка! Девять десятых крестьянской массы в течение нескольких недель перешло на нашу сторону». Ну, что вы хотите еще? И в другом месте он говорит: «Партия пролетариата взяла революционные требования у партии крестьян, у эсеровской партии, резко враждебной в большинстве своем большевикам».

Я не говорю сейчас о том, что они сделали с этой программой. Ничего похожего практически не получилось из того, что следовало из этой программы, но это в значительной мере способствовало успеху эсеров.

Марк Вениаминович, Вы уже упоминали о том, что Вы были выбраны в Учредительное собрание и также немного сказали о том, как вы шли с Черновым в этот январский день к Учредительному собранию. Расскажите подробнее о том, что происходило в этот день. Я читал, что призыв к Учредительному собранию – это же был вековой идеал. И когда настал день Учредительного собрания, каковы были Ваши чувства?

Это был не только бедлам, это было нечто среднее между цирком и лобным местом. Люди – главным образом на левом фланге – большевики и левые эсеры, они точно взбесились, обезумели. И не думайте, что это я говорю, это говорят они сами. Есть такой Масловский есть, в царское время он работал в библиотеке, потом стал левым эсером, после перешёл к большевикам – очень талантливый писатель, журналист и автор нескольких книг. И этот Масловский – Мстиславский его литературный псевдоним – писал, что это уже не жутью пахло, а безумием. Так он пишет, а кто это безумие создавал? Он!

Я вспоминаю и вижу открытые рты, в особенности у Луначарского; помню сжатые кулаки, потрясаемые в воздухе, бьют о пюпитры этими кулаками, кричат, визжат, свистят через пальцы, которые кладут в рот. Спиридонова, Крыленко, Комков – левый эсер – это все на авансцене сидящие члены Учредительного собрания, весь левый фланг. Поскольку он там присутствует – 25 % всего собрания. А обстановка какая? – все это окружено вооруженными красноармейцами, солдатами, матросами; с револьверами, с обоймами, с винтовками. То же самое и на хорах.

Иногда винтовки наводят на лысый череп эсера-народовольца, сидевшего два раза на каторге по восьми лет – Минора. И на нас наводят. Я же сидел около председателя Чернова, рядом с ним, на подиуме как секретарь. А члены правительства сидели сзади нас. Слева от нас Ленин сидел, немножко развалившись, так сказать «в неглиже с отвагой». Он не говорил, но он руководил, он направлял. Он говорил, когда кому кончить речь, когда вообще замолчать, когда уходить, когда декларацию читать. Это он велел, вернее, посылал записки. В какой-то момент я пошел по всему дворцу, поднялся на второй этаж – там была клоака. Это было чудовищное явление. Мы там сидели с двух часов, до пятого часа следующего утра, и это было пыткой. Конечно, распространялись всякие слухи о том, что нас сейчас всех увезут, арестуют. Есть не давали, и свет гасили, значит надо было запастись свечами. Ну, вся эта история описана. С точки зрения бытовой или мелкой истории – это очень интересно!

Известная поэтесса, которая иногда играла либеральную роль, но, по существу, была совсем не либералкой, но как поэтесса была чрезвычайно даровита – Зинаида Николаевна Гиппиус писала: «Наших дедов мечта невозможная, / Наших героев жертва острожная, / Наша молитва устами несмелыми, / Наша надежда и воздыхание, – / Учредительное Собрание, / Что мы с ним сделали…?» А ее муж, писатель Дмитрий Сергеевич Мережковский, когда шел вопрос о том, распустят большевики Учредительное собрание или не распустят, писал: «Учредительное собрание – это наше солнце! Может ли этот упырь» – большевизм или совнарком, я не знаю, кого он разумел под этим, – «покуситься на эту святыню». В его устах это не только слова были. Я говорю о тех людях, которые мистически это переживали, а не мистически – люди действительно ждали. А от кого было ждать еще? На кого можно было надеяться? В течение, не скажу веков, но десятилетий, когда к чему-либо апеллировали, то к тому, что, когда будет свобода, когда падет самодержавие, то Учредительное собрание нас всех рассудит.