Оксана Киянская - Декабристы

Все месяцы следствия Рылеев, яростно оспаривая показания Трубецкого, боролся с человеком, который, по его мнению, ради достижения целей, весьма далеких от благородных целей тайного общества, спровоцировал беспорядки в столице. Одной из главных задач Рылеева на следствии было вывести князя на чистую воду, не дать ему избежать ответственности: «Трубецкой может говорить, что упомянутые приготовления и распоряжения к возмущению будто бы делались только от его имяни, а непосредственно были мои; но ето несправедливо… Настоящия совещания всегда назначались им и без него не делались. Он каждый день по два и по три раза приезжал ко мне с разными известиями или советами, и когда я уведомлял его о каком нибудь успехе по делам общества, он жал мне руку, хвалил ревность мою и говорил, что он только и надеется на мою отрасль. Словом, он готовностию своею на переворот совершенно равнялся мне, но превосходил меня осторожностию, не всем себя открывая» {890} .

Догадки Рылеева во время следствия были недалеки от истины: у диктатора перед восстанием действительно был свой план, о котором его коллега и конкурент не знал. Этот план Трубецкой описывал несколько раз — и в показаниях, и в позднейших мемуарах — крайне невнятно и противоречиво. Поначалу он утверждал, что предполагал собрать отказавшиеся от присяги полки «где-нибудь в одном месте и ожидать, какие будут приняты меры от правительства»; затем — что «полк, который откажется от присяги», следует вести «к ближнему полку, на который надеялись», после чего стянуть все неприсягнувшие полки к Сенату; потом — что Лейб-гренадерский и Финляндский полки «должны были идти прямо на Сенатскую площадь, куда бы и прочие пришли». В мемуарах же появляется еще одна деталь плана, противоречащая предыдущим: «Лейб-гренадерский [полк] должен был прямо идти к Арсеналу и занять его» {891} .

Однако все без исключения рассказы диктатора о плане действий объединяет один общий элемент — Трубецкой хотел добиться вывода восставших войск за город: «…лучше будет, если гвардию или хотя и не все полки выведут за город, тогда государь император Николай Павлович останется в городе и никакого беспорядка произойти не может»; «…обстоятельства должны были решить, где удобнее расположить полки, но я предпочитал расположить их за городом, ибо тогда в городе сохранится тишина, да и самые полки можно будет лучше удержать от разброда». Князь предполагал «вытребовать» для полков «удобное для стоянки место для окончания всего» и «думал, что если в первый день не вступят с ними в переговоры, то увидев, что они не расходятся и проночевали первую ночь на биваках, непременно на другой день вступят с ними в переговоры». Таким образом «будет соблюден вид законности и упорство полков будет сочтено верностию». «Уверенность вообще была, что окончание будет по желанию», — убеждал Трубецкой следователей {892} . «Он так был уверен в успехе предприятий, что, говоря с своими военачальниками, полагал, что, может быть, обойдется без огня» — так, по словам Александра Булатова, выглядела позиция Трубецкого за два дня до восстания {893} .

Князь несколько раз повторил в показаниях, что вывести войска за город впервые предложил член Северного общества, подполковник Корпуса инженеров путей сообщения Гавриил Батеньков, а сам он только воспользовался этой идеей. Впоследствии в мемуарах князь объяснил причину: вывод войск за город был условием, «на котором обещано чрез Батенькова содействие некоторых членов Государственного совета, которые требовали, чтоб их имена остались неизвестными» {894} .

Батеньков действительно был человек влиятельный и имел большие связи при дворе. Однако многолетние попытки историков выявить тех членов Государственного совета, которые через него обещали содействие Трубецкому, успеха не принесли. К тому же неясно, зачем таинственным покровителям Батенькова было нужно, чтобы восставшие войска вышли за город и оставили столицу во власти верных императору частей.

Этот элемент плана (в том виде, в котором диктатор изложил его на следствии и в мемуарах) не поддается логическому объяснению. Невозможно согласиться с тем, что действия мятежников — даже в случае активной эксплуатации константиновского лозунга — в глазах представителей власти могли иметь «вид законности». Вряд ли можно поверить и в то, что Трубецкой рассчитывал на сочтение собственных действий «верностию». Любое неповиновение в армии, вне зависимости от причин, каралось очень жестоко, и Трубецкой как человек военный не мог этого не знать. Естественно, восставшие полки могли произвести «беспорядок» в городе; но каким способом их можно было удержать от беспорядков «за городом», диктатор предпочел не пояснять.

Император, создающий мятежникам комфортные условия для мятежа и добровольно соглашающийся на их требования, с учетом того, что гвардия была лишь небольшой частью огромной российской армии, выглядел бы экстравагантным самоубийцей. Руководитель же восстания, планирующий захват власти в столице и выводящий для этого из нее верные себе части, и вовсе кажется умалишенным. И совершенно непонятно, откуда у Трубецкого могла возникнуть уверенность, что «окончание будет по желанию».

Проанализировав показания Трубецкого, следует признать: распространенное мнение, что на первых же допросах диктатор сломался, раскаялся и выдал все свои планы, в корне неверно. Трубецкой понимал, что шансов выжить у него крайне мало, и все его показания с самого начала до самого конца следствия — смесь полуправды с откровенной ложью. Он боролся за собственную жизнь, боролся с немалым упорством и изобретательностью. Естественно, что, излагая собственный план действий, он стремился, с одной стороны, не быть уличенным в прямой лжи, с другой — скрыть самые опасные моменты этого плана, которые, будь они известны следствию, вполне могли привести автора на эшафот.

Для того чтобы понять этот план действий, следует проанализировать тактику, которой Трубецкой придерживался на следствии.

Тактика же эта на первый взгляд кажется весьма странной. Трубецкой обвинялся в организации военного мятежа, его положение было в полном смысле слова катастрофическим — и, по-видимому, князь хорошо понимал степень угрожавшей ему опасности. Попав в тюрьму, он сразу же согласился сотрудничать со следствием, и логично было бы ждать от него подробных описаний предшествовавших 14 декабря событий, серьезного анализа причин, по которым в столице империи произошел мятеж. Вероятно, именно это и рассчитывали услышать от него следователи.

Однако, несмотря на покаянный тон показаний диктатора, на его полное самоуничижение на первых допросах, эти ожидания были обмануты. «В присутствии Комитета допрашивай князь Трубецкой, который на данные ему вопросы при всём настоянии членов дал ответы неудовлетворительные», — читаем запись в «журнале» Следственной комиссии от 23 декабря {895} . Невнятно повествуя о своих взаимоотношениях с отставным подпоручиком Рылеевым накануне событий, он упорно отсылал следствие на юг, туда, где находился главный, по его мнению, виновник произошедшего — полковник Павел Пестель.