Игорь Бунич - Пятисотлетняя война в России. Книга первая

Генерал Чебриков с сомнением качал головой. Нет, он не сомневался в том, что дадут. Дадут, конечно. Но опять поднимать этот проклятый, замусоленный западной пропагандой вопрос «о правах человека», который, как хорошо известно, надуман ЦРУ и которого в Советском Союзе нет. У нашего народа есть все права: право на труд, право на отдых, право на бесплатное медицинское обслуживание. Как в любой казарме или тюрьме. Пить просто надо меньше. Последнее соображение генерал высказал вслух.

Егор Лигачев сомневался еще сильнее, хотя головой не качал. У Горбачева где-то в сейфе лежали какие-то бумаги о его, Лигачева, причастности к Узбекскому делу. Раз генсек высказывает подобное мнение, то лучше сразу не перечить. Хотя какой козырь даем в руки империалистам, признавая сам　факт нарушения прав человека в нашей стране!

Николай Рыжков широко улыбался. Главное, чтобы деньги дали, а мы их вложим в капитальное строительство. Самое лучшее место для вклада. Ни одна комиссия не разберется, сколько украдено. Он, напротив, оценил предложение Горбачева. Под такой неясный вопрос, как права человека, можно из США и Европы сосать займы еще лет двадцать.

Григорий Романов сидел насупившись. Против него начались какие-то странные игры. В Ленинграде в имение его сестры пришли какие-то контролеры то ли из так называемого народного контроля, то ли из обкома, потребовали документы на особняк и землю, что-то мерили, записывали, опрашивали охрану. Точно так поступили в свое время с Екатериной Фурцевой, когда пришло время ее выкинуть из ЦК. Поэтому он молчит.

Гейдар Алиев тоже молчал. С Андроповым хорошо было работать, все было понятно. Опасно, конечно. Но это была игра мужчин. А тут что-то слишком сложно плетет новый генсек. Как бы не запутаться. Надо посмотреть, да и махнуть домой, в Баку. Если американцы начнут давать деньги на права человека — дома будет много работы.

Эдуард Шеварднадзе улыбался доброй, застенчивой улыбкой и кивал головой. Он согласен. Права человека в СССР — это большой вопрос. Необходимо серьезно им заняться. Рыночная экономика — это тоже очень хорошо. Она оживит страну. Никому и в голову уже не приходило, что именно этот человек санкционировал применение пыток в Грузии и грозил прочистить до костей «капиталистический свинарник республики».

Александр Яковлев, зловещий партийный идеолог сталинской выучки, ближайший сотрудник Суслова, сидел добрый и размякший, напоминая добряка-гнома из сказок Андерсена. Он тоже полностью согласен с Горбачевым: если дадут под права человека, надо брать. Западные вливания и политическая оттепель спасут страну. Всколыхнут народ и заставят его, наконец, работать, а не пить.

— Главное во всем этом деле, — подытожил мнения товарищей Горбачев, — больше социализма. Наш народ сделал свой исторический выбор в 1917 году, и он с него не свернет!

— Кто «за», кто «против», кто воздержался? Прошу опустить. Единогласно.

В маленькой квартире ссыльного академика Сахарова, за которой КГБ города Горького и постоянно приезжающие из Москвы «специалисты» вели круглосуточное наблюдение, телефон не работал уже в течение года. Сам Сахаров совсем недавно был выпущен из «спецпсихушки» — этого гениального совместного изобретения покойного Андропова и вольготно живущей советской психиатрии, где лауреата Нобелевской премии мира и всемирно известного ученого кололи сильнодействующими психотропными препаратами и насильно кормили через зонд, повалив на кровать и зажав нос металлической прищепкой. В советской прессе шла яростная кампания, направленная против Сахарова и его жены Елены Боннер. Международная общественность делала все возможное, чтобы помочь выдающемуся ученому, осмелившемуся бороться за права человека в рабовладельческой стране. Президент США Рейган　даже объявил «день Сахарова» в Соединенных Штатах, чтобы обратить внимание всего мира на его судьбу. В ответ из СССР доносилось только злобное шипение.

Коллеги Сахарова по Академии наук СССР опубликовали специальное заявление, где говорилось: «Академия наук СССР возмущена решением президента США Рейгана об официальном проведении „дня Сахарова“. Изображать Сахарова в качестве борца за мир и права человека — это надругательство над правдой, подстрекательство к раздуванию „холодной войны“, полное игнорирование мнения советских ученых. Акция администрации США расценивается советскими учеными как провокация, направленная на отравление международного политического климата…»

«…Сахаров пытается очернить все, что нам дорого… он клевещет на собственный народ, выставляя его перед внешним миром эдакой безликой массой, даже не приблизившейся к высотам цивилизованной жизни…», — завывали в печати академики Дородницын, Прохоров, Скрябин и Тихонов, убоявшись, что у них могут отобрать пропуска в спецбуфет…

Резкий звонок внезапно ожившего телефона заставил вздрогнуть академика-мученика. Последнее время телефон оживал, чтобы передать Сахарову или его жене серию очередных угроз и оскорблений, из которых самым невинным было: «Так за сколько же долларов ты, жидовская сволочь, продал нашу Родину?» Ни Сахаров, ни его жена не были евреями, но советские средства массовой информации постоянно трубили о них как об агентах международного сионизма, и даже подсылали к ним с угрозами палестинских террористов…

Сахаров снял трубку.

— Андрей Дмитриевич, — услышал он незнакомый голос, — извините за поздний звонок. Вас беспокоит Горбачев Михаил Сергеевич, Генеральный секретарь… Вы можете вернуться в Москву когда захотите. От имени партии я прошу у вас прощения за все, что с вами произошло.

Когда Сахаров вышел из дома, стоявший в парадной милиционер впервые отдал ему честь. Не каждого из простых смертных удостаивает звонками лично Генеральный секретарь ЦК КПСС…

Мир захлебнулся от восторга.

«Горбачев освободил академика Сахарова!» — кричали огромные шапки газет на всех языках планеты.

«Этот шаг Москвы бесспорно свидетельствует, что после долгих лет застоя и произвола в СССР снова наступает оттепель, вызванная необходимостью проведения назревших экономических и политических реформ. Продвинутся ли эти реформы дальше, чем это удалось сделать Хрущеву? Многое зависит от того, сколько согласится Запад вложить в больную советскую систему, обессиленную экономическим спадом, хроническими неурожаями, коррупцией, глобальными амбициями и бесконечной войной в Афганистане… Но что бы то ни было, всем уже ясно — Москва ложится на новый курс».

Но громоздкий и неуправляемый корабль советской империи не в силах был уже развернуться, чтобы лечь на новый курс. Огромные валы и шквалы　Пятисотлетней войны неудержимо несли на скалы. Время было давно упущено. И это отлично видел стоящий на капитанском мостике Горбачев. Он пытался лишь смягчить неизбежный удар о скалы, чтобы от взрыва напичканного ядерными боеголовками судна не погиб весь мир и он сам. Эта задача была чудовищно трудной. Но выполнимой.