Игорь Бунич - Пятисотлетняя война в России. Книга первая

Заключенный Туполев создавал новые, невиданные по дальности полета самолеты, способные перелететь через Северный полюс в Америку.

Заключенный Рамзин создавал новые прямоточные котлы для боевых кораблей, а заключенный Королев уже разрабатывал ракетную технику, предвосхищая выход в космос. И они были довольны, они ценили свои привилегии, ибо миллионы других заключенных трудились в шахтах, на рудниках и на приисках за «пайку», которая могла поддержать силы в течение не более двух недель. «Привилегированные» еще не понимали, что их смерть запланирована так же, как и двухнедельная работа миллионов рядовых лагерников, — на смену им придут другие заключенные.

Армия, невиданная по силе и численности, готовилась к походу, ожидая, как в знаменитой песне, «когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, и первый маршал в бой нас поведет!»

Сталин любовался своей армией и смертельно боялся ее. Она была создана им практически из ничего и могла превратить его самого в ничто. Огромный военно-промышленный комплекс, ежедневно наращивая обороты, затоплял страну новейшими системами вооружения. Огромный маховик, набирая скорость, грозил сокрушить все на своем пути, включая и своего создателя.

Подобно чернокнижникам из легенд, вложившим огромное количество золота и жизненных сил для оживления каменного гиганта в надежде захватить с его помощью власть над всем миром, вождь ощущал и законную гордость создателя, и трепет живого существа — из плоти и крови — перед созданным его руками монстром.

Небольшой кусочек из золотого слитка партии и океан народной крови создали чудовищный сплав, отлившийся в огромный стальной кулак, занесенный над всем человечеством.

На каком-то этапе Сталин сам пришел в ужас от созданного им чудовища и пытался уничтожить его своими руками.

В 1937-м году Сталин попытался реками крови, залившей страну, освободиться от стальных объятий военно-промышленного комплекса и набравшей силу номенклатуры. Чередой летели головы маршалов, командармов, комкоров, комдивов, наркомов, членов ЦК, секретарей обкомов, крайкомов, райкомов и, разумеется, головы миллионов простых людей, в　который раз угодивших в очередную номенклатурную мясорубку — неотъемлемый атрибут Пятисотлетней войны.

Сталин сражался как былинный богатырь, но в отличие от последнего, проиграл. Созданное им уничтожить уже было не под силу. Сплав золота и крови оказался слишком прочным. Золото партии и народная кровь создали непобедимую номенклатуру в партии, армии и индустрии, у которой на месте отрубленной головы вырастало три новых.

Но если вождь не смог победить номенклатуру, то и номенклатура не смогла победить вождя. 1937-й год хорошо показал противоборствующим сторонам, что все номенклатурные компоненты системы связаны как сиамские близнецы. Попытка уничтожить хоть один компонент может привести к гибели всей системы как таковой. Вождю стало ясно, что социалистическая система не может быть реформируемой системой.

Понеся тяжелые потери в беспощадной войне 1937-39 гг., номенклатура вышла из этой войны более сильной, и Сталин это отлично понимал. Поскольку уничтожить друг друга не удалось, необходимо было наладить взаимоотношения между номенклатурной иерархией и ее творцом — Сталиным. Эти отношения уже потеряли былой лирический характер, стали вполне реалистическими и далеко не исчерпывались видимой преданностью аппаратчиков своему вождю. Сталинская номенклатура была создана Сталиным, но и он был созданием номенклатуры, чего до поры до времени четко не осознавал.

Номенклатура создала социальную опору его диктатуры, но не из трогательной любви и божественной　преданности к диктатору-грузину, а для обеспечения собственной коллективной диктатуры в стране. Подобострастно выполняя приказы вождя, номенклатура исходила из того, что эти приказы отдаются в ее интересах.

Конечно, Сталин мог любого из них в отдельности уничтожить, выгнать, сжечь живьем, если понадобится, но пойти против всего слоя номенклатуры он не мог. Он так и не понял этого достаточно четко до конца жизни. Все в его капризной душе восточного деспота восставало против. Он не мог смириться с мыслью, что не все подвластно его воле и желанию, поэтому время от времени начинал новые войны против номенклатуры. Но это уже были не войны, а скорее вылазки, каждая из которых делала номенклатуру сильнее, а самого Сталина — все слабее и слабее.

Волей-неволей ему приходилось все больше заботиться об интересах номенклатуры, об укреплении ее власти, авторитета, о расширении ее привилегий. Ибо был он не более, чем ставленником своих ставленников, готовых неуклонно выполнять его волю, лишь пока он выполняет их волю. А воля созданной Сталиным номенклатуры уже ясно просматривалась. Она желала обеспечить себе безраздельное и прочное господство в стране. Господство, не зависящее от произвола и капризов вождя, а напротив, господство, в котором вождь был бы не более как исполнитель воли номенклатуры, не имея при этом никаких прав на имущество, а уж тем более на жизнь любого из членов номенклатуры.

Таким в легендах сохранился образ Ленина. Своим он прощал любой беспредел, позволяя творить в　стране все, что заблагорассудится во имя личного обогащения и их коллективного благоденствия. Это был настоящий вождь. И в недрах номенклатуры стало вызревать подспудное желание «вернуться к ленинским нормам партийной жизни».

Сталин знал об этом. На пике своего могущества был у него искус публично объявить Ильича немецким шпионом и стереть в пыль даже память о нем. Уже арестованный Фриц Платтен дал нужные показания, да в последний момент не хватило у Сталина духу. Все-таки «Сталин — это Ленин сегодня». С ленинским наследием боролся он всю жизнь, как мог. «Ленинскую гвардию» уничтожил всю под корень. Отрекся от ленинской пропагандистской теории о непременном всеобщем равенстве. Чтобы его, это равенство, никто и не ждал. Напротив, подчеркнул, что «каждый коммунист, если он настоящий коммунист, должен понимать, что равенство в сфере потребления и индивидуальной жизни является жалким, мелкобуржуазным вздором».

Номенклатура аплодировала стоя. Он отказался от ленинского вздора о возможности построения социализма только в мировом масштабе, ибо создаваемая им номенклатура, уже однажды обманутая надеждами на мировую пролетарскую революцию и раздраженная троцкистскими умствованиями о «перманентной революции», хотела усесться прочно, не желая ставить свое будущее в зависимость от новых событий, слабо поддающихся их контролю. И получили с восторгом то, что ждали: «возможность построения социализма в одной стране».

С точки зрения марксизма эта сталинская формула была совершенно бессмысленной. Да мало ли что　Маркс и Ленин мололи; кому надо искать в их изречениях какой-то смысл. Но все-таки было очевидно, что бесклассовое общество не может быть создано как остров в море капитализма.