Леон Юрис - Милая , 18

Медленно, как похоронная процессия, продвигались к Ставским воротам на Умшлагплаце те, кого захватили на Милой, 18. Александр Брандель шел с невыразимым достоинством. Его присутствие придавало силы остальным.

Десяток черных мундиров миновали угол Низкой.

Так-так-так! Огонь вырвался из автомата Андрея. Кутлер упал лицом вниз с раздробленным затылком, еще четверо повалились вокруг него.

Так-так-так! Шимон стрелял без промаха, с пронзительными воплями немцы падали на землю.

Андрей вышел на перекресток и направил огонь на конвоиров. Среди них началась паника, они бросились врассыпную.

— Бегите, сволочи! Бегите! — Так-так-так! — Бегите, мерзавцы! — орал Андрей.

Шимон стрелял в ошеломленных немцев спокойно и точно. Толек выхватил спрятанную под рубашкой бомбу, и она полетела в подворотню, где укрылась куча эсэсовцев. Они с воем высыпали оттуда на улицу, стараясь сбить охватившее их пламя.

— Врассыпную! — скомандовал Шимон. — Алекс, Толек, Анна, Все, все! Бегом! Живо!

Всех пленников как ветром сдуло.

— Сволочи! — орал Андрей. — Гады! Смерть негодяям!

Он помчался по Заменгоф, преследуя убегающих конвоиров. Сзади в него летели пули; он остановился и стал стрелять с колена. Вдруг он почувствовал удар. Его закружило, стукнуло головой о стену дома, и он свалился на тротуар. Попытался подняться на ноги, но не смог. В глазах потемнело, и он потерял сознание.

— Идиот! — оберфюрер СС Функ бил по щекам штурмбанфюрера Зигхольда Штутце. Австриец дрожал, но вытягивался по стойке смирно.

— Болван! — Функ опять ударил его. Штутце еще больше вытянулся.

— Свинья!

— Герр оберфюрер, — выдохнул Штутце.

— Евреи его вытурили! Одиннадцать эсэсовцев убито! — бац, бац, бац...

— Герр оберфюрер, на нас напали пятьдесят сумасшедших!

— Врешь! Трус! Собрать немедленно офицеров в казарме!

— Слушаюсь, герр оберфюрер! — щелкнул каблуками Штутце. — Хайль Гитлер!

— Убирайся, чтоб глаза мои тебя не видели, гнида.

Штутце ушел.

— Кажется, — сказал Хорст, которого немного позабавила эта сцена, — я обнаружил трещину в мудрой теории беспрекословного подчинения. Я, конечно, согласен, что немецкий народ, как ни один другой, способен превратиться в роботов, но мы все еще подвержены человеческим слабостям. Штутце — трус, Шрекер — дурак, Кениг — вор, а я — ну, я, пожалуй, не стану вдаваться в самоанализ.

Функ не слышал ни слова из того, что говорил Хорст: он был слишком погружен в собственные мысли.

— Весь мир с ума сошел, что ли? — произнес он вслух. — Сначала Рейнхарда Гейдриха убили чешские бандиты, теперь эта история...

— Да, бедный Рейнхард. Нам всем не хватает этого благородного человека, — сказал Хорст.

— Гиммлер просто взбесится, когда узнает, — продолжал говорить Функ, зажигая сигарету. Поднося ее ко рту, он заметил, что ногти у него не в порядке; надо сделать маникюр; грязи он не выносил. — Завтра лично займусь ликвидацией гетто.

— Вы считаете, что это разумно, Альфред?

— Что именно?

— Отправиться завтра в гетто.

Функ оскорбился, решив, что Хорст сомневается в его храбрости. Он же не Штутце!

— Минуточку, — поднял руку Хорст, раньше, чем Функ успел ответить. — Сегодня по милости евреев лопнула еще одна из наших любимых теорий. Евреи сделали открытие, что мы вовсе не сверхчеловеки. Оказывается, если выстрелить в немца, он умрет, как и всякий другой человек. Этот восхитительный вкус крови после трех лет мучений наверняка подвигнет их на новые подвиги.

— Сегодня у меня нет времени слушать вашу чушь, — огрызнулся Функ. В его глазах мелькнуло выражение предельной жестокости. Сама мысль о том, что эта кучка недочеловеков способна оказывать сопротивление, приводила его в ярость, но ему не хотелось спорить.

— А вы хоть имеете представление, какими силами располагают евреи? — спросил Хорст.

— Какая разница!

— Хороший генерал должен знать силы противника.

— ”Силы противника”! Ну вы и скажете! С каких это пор вы считаете евреев ”противником”?

— С сегодняшнего дня. Думаю, уместно начать отсчет как раз с сегодняшнего дня.

Функ стукнул кулаком по столу. Хорст ничуть не оробел. Да, его не побьешь по щекам, как австрийца. Функ вспомнил, почему в начале знакомства с Хорстом фон Эппом он его ненавидел.

Да, да, эта манера держаться так, словно ему известно нечто такое, чего не знает Функ. И потом это умение проявлять в нужный момент проницательность, исключающую догматическую, нерассуждающую, непоколебимую эсэсовскую преданность. Функ слегка улыбнулся: он попытается играть с фон Эппом его же картами.

— Ну, а что, вы предполагаете, будет, если я завтра введу в гетто ”Рейнхардский корпус”?

— Я ничего не предполагаю и тем более ничего не предлагаю. Я просто знаю. Триста человек, которых вы введете, будут уничтожены.

— А я говорю, что евреи испарятся, завидев нас. Евреи не умеют драться.

— Как жаль, что вы стали жертвой нашей собственной пропаганды. О, да, я знаю, у вас есть доказательства. Мы подтвердили свои теории, демонстрируя свое превосходство на беззащитных людях. Но за стенами гетто вы встретите людей другого калибра.

— Неужели вы серьезно думаете, что я дрогну перед евреями?

— Когда я служил в министерстве в Берлине, я изо дня в день выдумывал и оттачивал теорию о еврейской трусости, Альфред. Дело в том, что мы просто лжем.

Лицо Функа вытянулось от изумления.

— Не знаю, — продолжал Хорст, — есть ли еще в мире воины, которые сражались бы так яростно, как древние евреи, и есть ли еще в мире народ, который так отчаянно боролся бы за свободу. Они не раз расшатывали Римскую империю. А после рассеяния, потеряв возможность сражаться под еврейскими знаменами, они, разобщенные, позволили нам навязать им комплекс неполноценности. Впервые за две тысячи лет немецкие истязания сплотили этих разрозненных людей в единый народ. Мы не знаем, насколько твердо они решили расквитаться с нами, но нам стоит понять, что лучше быть поосторожней.

Функ вскочил на ноги:

— Слушать не хочу! Отступник! Вы оскверняете благородные цели Третьего рейха!

— Да не орите вы, Альфред. Половину благородных целей Третьего рейха придумал я. — Хорст подошел к окну и отдернул занавеску. За Краковской аллеей, перед Саксонским садом виднелись крыши гетто. — Тот, кто остался в этом гетто, это человек, который в любом веке, в любой культуре, благодаря таинственным силам, бушующим в его душе, выстоит перед кем угодно. Он и есть тот, один на тысячу, чей дух нельзя сломить, тот один на тысячу, кто не пошел покорно на Умшлагплац. Берегитесь его, Альфред. Мы приперли его к стенке.

Оберфюрер Функ смутился. Фон Эпп, один из главных создателей арийского мифа, сам разбивал свое творение вдребезги, и Функ вдруг это понял.