Ольга Великанова - Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма

Моше Левин считал, что эти этатистские отношения уходят своими корнями в историко-культурные традиции страны, в частности, крестьянские: «Авторитарные импульсы исходящие сверху из партийной и государственной администрации… [были] подхвачены импульсами снизу… исходящими из низших слоев, глубоко погрязших в патриархальности» [591] Lewin M. The Making of the Soviet System. P. 43, 256, 274. . Он напомнил о давней национальной традиции добровольного подчинения власти и отказа от инициативы, закрепленной в поговорке: «Начальству виднее». Именно это советское массовое упование на государство как на благодетеля порождало циклические волны надежд в народе и затем неизбежное разочарование – в результатах конституции 1936 года или даже самой Октябрьской революции или, позднее, горечь от нереализованных мечтаний о деколлективизации после победы во Второй мировой войне, а затем, наконец, и разочарование в результатах Перестройки.

Выражения любви к Красной армии были частью этого государственнического настроя. Такие заявления отражали не только высокую степень милитаризации, но и статус этого института в обществе – ступеньки к вертикальной мобильности. Красноармеец Беспалов из Архангельска писал: «Красная армия переродила меня, как и многих других, и сделала настоящим гражданином СССР» [592] ГАРФ. Ф. 3316. Оп. 41. Д. 207. Л. 68. . Готовность пролить кровь на будущих полях сражений была одним из способов доказать свою лояльность. Требования ввести всеобщую подготовку к противовоздушной обороне, вооружения всей нации, военного образования для обоих полов (90 комментариев, ЦИК) и поразительное число голосов в пользу воинской обязанности для женщин (281) выявляют государственнический код политической культуры и значительный успех в милитаризации общества.

Упомянутый гендерный фактор может толковаться по-разному – как свидетельство милитаризации сознания, или этатизма, или модернизации, или как результат риторики социалистического освобождения женщин. Желание женщин служить в армии может отражать расширение участия женщин в общественной жизни, что является признаком современности, или отражать социалистический гендерный эгалитаризм, или, как считает Роджер Риз, быть результатом исторических прецедентов участия женщин в российских войнах прошлого [593] Reese R. Why Stalin’s Soldiers Fought: The Red Army Military Effectiveness in World War II. Lawrence: University Press of Kansas, 2011. P. 312–313. Риз отмечает: «Вне войны женщины не служили бы в вооруженных силах в большом количестве», но, по крайней мере, они выразили это желание в 1936 году. . Конечно, советская пресса, литература и кино активно способствовали формированию образа доблестной Новой советской женщины, готовой сражаться за Родину. Все это привело к «беспрецедентному участию советских женщин в боевых действиях» во время Второй мировой войны [594] Krylova A. Stalinist Identity from the Viewpoint of Gender: Rearing a Generation of Professionally Violent Women-Fighters in 1930s Stalinist Russia // Gender and History 2004. № 16 (3). P. 627. Культурное влияние женщин-пилотов в 1930-е годы обсуждает Карен Петроне: Petrone K. Life Has Become More Joyous, Comrades. . Большое число голосов за призыв женщин на военную службу свидетельствует о значительном изменении традиционных патриархальных гендерных ценностей в обществе 1930-х годов, особенно в молодом поколении.

В 1920-х годах огромные усилия государства по внедрению милитаристских и патриотических ценностей в массовую культуру через пропаганду, образование, военную подготовку, Общество друзей авиации и химической обороны еще не принесли ощутимых результатов. Мобилизационная кампания военной тревоги 1927 года породила огромную волну пораженчества в поколении, прошедшем две войны, особенно среди крестьян [595] Великанова О. Разочарованные мечтатели. С. 107–115. . Они массово отказывались защищать страну в случае новой войны. Однако в середине 1930-х годов, с приходом молодого поколения, мы видим агрессивный патриотизм уже хорошо укорененным. Бранденбергер считает, что «национал-большевизм был привлекательным и вдохновляющим» для многих в конце межвоенного периода [596] Brandenberger D. National Bolshevism. P. 112. . Пораженчество снизилось, но не полностью отступило.

Милитаризация была краеугольным камнем сталинской экономики, идеологии и социальной мобилизации. В основе чрезвычайного режима всего советского проекта лежал тезис о «капиталистическом окружении». Официальный миф осажденной крепости на протяжении десятилетий мобилизовывал население на производительный труд и готовность к защите достижений социализма. В то время как капиталистическая угроза сплачивала истинных советских патриотов, пропагандируемая готовность капиталистических стран к вмешательству неожиданно для организаторов часто рассматривалась в массовом сознании позитивно, как освободительный фактор. Вопреки культу Красной армии и патриотизму, представленному в конституционной дискуссии, обычным сюжетом в разговорах было ожидание освобождения от большевиков посредством иностранного вмешательства. Историк Веселовский в 1918 году и Шапорина в августе 1941 года писали в дневниках, что люди ждут немцев: «Говорят, что немцы лучше грузин и евреев» [597] Шапорина Л. Дневник. Т. 1. С. 249; историк Веселовский записал 27 февраля 1918 года: «Самых различных чинов люди, несмотря на позор, неизвестность и возможные притеснения, не скрывают своей радости по поводу предстоящего прихода немцев. Большевистский террор, анархия и голод довели всех до того, что иноземное порабощение считают благом, освобождением от рабства, голода и т. д. На улицах, в трамваях, на жел. дорогах можно слышать простонародные вариации на тему: ну, что ж – не выгорело; нам все равно на кого работать; у хорошего хозяина (а немец считается таким) и скотине жить хорошо» ( Веселовский С. В. Дневники, 1915–1923, 1944 // Вопросы истории. 2000. № 3. С. 103). То же мы слышим и в 1927 году: «Под властью поляков или англичан будет не хуже». РГАСПИ. Ф.17. Оп. 85. Д. 289. Л. 56. . Обязанность защищать социалистическую Родину, прописанная в конституции, была признана не всеми. В жаргоне НКВД, с позиций государства, это настроение называлось «пораженчеством», а в крестьянском разговорном языке, с позиций простого человека, приход немцев означал бы не столько поражение Красной армии, сколько освобождение от ига советской власти. Люди не только пассивно ожидали освобождения, но и были готовы действовать – если верить многочисленным записям НКВД о «повстанческих настроениях» среди казаков и крестьян. Эти настроения включали как упования на иностранное вмешательство, так и предполагаемую подготовку военных действий в тылу для помощи захватчикам [598] Политбюро и крестьянство. С. 498, 507; ЦГАИПД СПб. Ф. 24. Оп. 2в. Д. 2065. Л. 8, 63, 197; Д. 2064. Л. 46; Д. 2064. Л. 46; Трагедия советской деревни. Т. 4. С. 752–753; Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т. 4. С. 299, 304, 313–314, 323, 333, 337–338, 360–361, 365; Пришвин М. Дневники, 1936–1937. С. 538. .