Ричард Эванс - Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

Роль активных нацистов в том, чтобы доносить на тех, кто позволял себе критические и нонконформистские заявления, была особенно высока в 1933, 1934 и 1935 годах. Неудивительно, что в Аугсбурге 54 % из тех, на кого были сделаны доносы, — это бывшие коммунисты или социал-демократы, но при этом 22 % из них были нацистами, это говорило о том, что режим в то время не был защищен от критики со стороны самих членов партии. Как и в других частях Германии, многие заявления, услышанные доносчиками, были сделаны в барах и пивных, что говорит о давней традиции обсуждения в этих заведениях политики. Но удивительнее всего то, что хотя в 1933 году три четверти всех критических замечаний, которые разбирались в судах, были подслушаны в Аугсбургских барах и пивных, в 1934 году их пропорция упала до двух третей, а в 1935 году она уже едва превышала половину. Через несколько лет она составляла уже только одну десятую часть. Конечно, из-за страха, что разговор подслушают, свободные беседы в пивных велись все реже и реже, оказался разрушен еще один аспект общественной жизни, который до этого существовал свободно от нацистского контроля [206] Там же, 146-50.0 пивных в роли центров общения и социальной коммуникации см. в Richard J. Evans (ed.), Kneipengesprache im Kaiserreich: Die Stimmungsberichte der Hamburger Politischen Polizei 1892 — 1914 (Reinbek, 1989). .

Среди населения стали распространяться страх и беспокойство, во многом это происходило из-за того, что люди знали о постоянной опасности доноса за неосторожное слово или фразу, сказанные в общественном месте. «Все сжались от страха, — писал 19 августа 1933 года в своем дневнике еврейский профессор Виктор Клемперер, — ни письма, ни телефонные разговоры, ни сказанное на улице слово теперь не безопасны. Все боятся, что стоящий рядом человек окажется информатором» [207] Victor Klemperer, I Shall Bear Witness: The Diaries of Victor Klemperer 1933 — 1941 (London, 1998 [1995]), 29. . И дело было даже не в том, были ли на самом деле повсюду информаторы, а то, что люди думали, что они были. Лишенный последних иллюзий писатель и журналист Фридрих Рек-Маллечевен запечатлел ненависть, которую он и его друзья испытывали к Гитлеру, в частном пространстве своего дневника, 9 сентября 1937 года задавал риторический вопрос: знает ли кто-нибудь за пределами Германии, до какой степени нас лишили юридического статуса, что это значит — бояться, что какой-нибудь истеричный прохожий донесет на тебя. «Как, — спрашивал он, — иностранцы могут понять “смерти подобное одиночество” тех, кто не поддерживал нацистов?» [208] Friedrich Reck-Malleczewen, Diary of a Man in Despair (London, 2000) ^947^ 52-3.

Люди, конечно, могли попытаться смягчить свой страх, пошутив друг с другом над этой ситуацией, лучше всего с глазу на глаз. «В будущем, — говорилось в одной шутке, — зубы в Германии будут удалять через нос, потому что никому больше не позволяют открывать рта». Некоторые начали поговаривать, что скоро два друга при встрече будут обмениваться уже не «немецкими приветствиями», а «немецкими оглядываниями», то есть будут оглядываться, чтобы убедиться, что никто не может их подслушать. Завершив потенциально «вредительскую» беседу, вместо «Хайль Гитлер» можно было бы произносить «Ты тоже кое-что сказал!» [209] Hans-Jochen Gamm, Der Flüsterwitz im Dritten Reich: Mündliche Dokumente zur Lage der Deutschen wahrend des Nationalsozialismus (Munich, 1990 [1963]), 41, 52. . Юмор, конечно, мог основываться и на реальных событиях: «Как-то в Швейцарии одна нацистская “шишка” спрашивает о предназначении некоего общественного здания. “Это наше министерство флота”, — отвечает швейцарец. Нацист насмехается над ним: “Зачем вам министерство флота, у вас же всего два-три корабля?” Швейцарец говорит: “Да — а тогда зачем вам в Германии Министерство юстиции?”» [210] Там же, 37. .

Сами по себе политические шутки были неизбежны, людям было необходимо сбросить напряжение, но все знали, что они тоже могли быть опасны. «Зимой двое мужчин стоят в трамвае и совершают под своими пальто какие-то странные движения руками, — рассказывается в другой шутке, — и один из пассажиров спрашивает своего приятеля: “Посмотри на этих двоих, что они делают?” “А, я знаю их, они глухонемые, они рассказывают друг другу политические шутки» [211] Там же, 42. . На практике люди, конечно, часто рассказывали друг другу политические шутки открыто, в пивных, трамваях или встретившись на улице, как показывают документы агентов гестапо, которые их арестовывали. Власти сами понимали, что юмор обычно помогал людям смириться с режимом, они редко пытались всерьез с ним бороться. Как в марте 1937 года отметил один полицейский чиновник: «На какое-то время политические шутки стали настоящей бедой. Так как эти шутки являются выражением здорового духа и в них нет ничего вредоносного, как неоднократно подчеркивалось на высшем правительственном уровне, нет никаких причин возражать против них. Но если они содержат клевету, тогда по соображениям безопасности мы не можем и не должны мириться с их распространением» [212] Цитируется в Meike Wohlert, Der politische Witz in der NS-Zeit am Beispiel ausgesuchter SD-Berichte und Gestapo-Akten (Frankfurt am Main, 1997), 150-51. Утверждение Волерт о том, что большинство шуток рассказывалось на публике, остается под сомнением, однако поскольку шутки, рассказанные лично, редко доходили до внимания гестапо и Службы безопасности СС, именно они стали основой для ее работы. .

Журналист Йохен Клеппер поддерживал эту точку зрения, летом 1934 года он покорно заявлял: «Из-за всех их политических шуток и личного недовольства люди до сих пор полны заблуждений о Третьем рейхе» [213] Klepper, Unter dem Schatten, 194. . Тех, кого арестовывали за неуважительный юмор, если у них до этого не было судимостей, часто отпускали. Дела продолжали разбирать, только если обвиняемый числился как оппозиционер, часто дело заканчивалось небольшим тюремным сроком. В конечном счете была важна не сама шутка, а личность того, кто ее рассказал, и было неудивительно, что подавляющее большинство из тех, кого посадили в тюрьму по соответствующему закону (за «злостную клевету»), были коммунисты и социал-демократы из рабочего класса [214] Wbhlert, Der politische Witz, 156-63. . И все же больше всего людей поражал произвол, который устраивала полиция, и беззащитность гех, кого она арестовывала. Как говорилось еще в одной шутке: «На границе с Бельгией однажды появилась толпа кроликов, которые заявили, что они политические беженцы.

— Гестапо хочет арестовать всех жирафов как врагов государства.

— Но ведь вы не жирафы!

— Мы знаем, но попробуйте объяснить это гестапо» [215] Там же, 44. .

Страх, что тебя подслушают, сдадут гестапо или арестуют, распространялся даже на частные беседы, письма и телефонные звонки. Уже в марте и апреле 1933 года Виктор Клемперер жаловался в своем дневнике: «Никто уже не осмеливается ничего говорить, все боятся» [216] Klemperer, Tagebücher 1933-34, 9 (10 марта 1933 г.). . Декрет, изданный после поджога Рейхстага, позволял гестапо распечатывать письма, прослушивать их телефоны, «поэтому, — рассказывал Клемперер, — люди не осмеливаются писать письма, люди не осмеливаются звонить друг другу, они встречаются друг с другом лично и считают шансы» [217] Там же, 19 (2 апреля 1933 г.). . В начале февраля 1933 года в Берлине журналистке Шарлотте Берадт ее друг социал-демократ рассказал про свой сон, в котором Геббельс пришел к нему на работу, ему оказалось крайне тяжело поднять руку, чтобы отдать Геббельсу нацистское приветствие, когда через полчаса ему это наконец удалось, Геббельс холодно проговорил: «Мне не нужно ваше приветствие». Самоотчужденность, потеря индивидуальности, изоляция, страх, сомнения, все чувства, которые здесь выразились, настолько поразили Берадт, что она решила начать собирать сны разных людей. К тому времени, когда в 1939 году она уехала в Англию, сведений, которые она собирала, ненавязчиво расспрашивая друзей и знакомых, в особенности врачей, обычно не вызывающих у пациентов подозрений, если они расспрашивали про их сны, хватило для того, чтобы составить книгу, даже после того, как она отсеяла сны, не имеющие явного политического подтекста [218] Charlotte Beradt, Das Dritte Reich des Traums (Frankfurt am Main, 1981 [1966]). .