Ричард Эванс - Третий Рейх. Дни Триумфа. 1933-1939

Однако в ходе изучения нескольких тысяч дел о злостной клевете, разбираемых Мюнхенским особым судом, выяснилось, что процент случаев, когда обвиняемый действовал по чисто политическим мотивам, сократился с 50 в 1933 году до примерно 12 в 1936—1939 годах. Теперь суд работал уже не над тем, чтобы сломить волю к сопротивлению коммунистов и социал-демократов, как в 1933—1934 годах, а над тем, чтобы не допустить никакой критики в адрес режима, и действительно, в 1930-х годах среди подсудимых стало немного больше бывших нацистов и консерваторов и значительно больше католиков [199] Peter Huttenberger, «Heimtuckefalle vor dem Sondergericht München 1933 — 1939», in Broszat et al. (eds.), Bayern, IV 435-526. .

Среди высказываний, отправлявших нарушителей за решетку по Закону о злонамеренной клевете, были заявления о том, что нацисты подавляли свободу человека, что госслужащим слишком много платили, что шокирующая антисемитская газета Юлиуса Штрейхера «Штюрмер» была позором для культурного общества, что в Дахау избивали заключенных, что Гитлер — «австрийский дезертир», что все штурмовики — бывшие коммунисты (это было излюбленным обвинением консервативных католиков) и что Герман Геринг и другие ключевые фигуры Третьего рейха — коррумпированы. Нарушители редко были радикальными, принципиальными и изощренными критиками режима, а их высказывания, как правило, не выходили за рамки невразумительных, необоснованных недовольных реплик с переходом на личности [200] Там же, 452-57, 473-92. . Некоторых чиновников смущало то, что «вынесение приговоров всяким болтунам занимает большую часть времени Особых судов», как сказал в 1937 году чиновник. Он считал, что большинство из тех, кого арестовывали и судили по Закону о злостной клевете, были просто ворчунами, которые не оказывали режиму совершенно никакого серьезного сопротивления. «И хотя очень важно крепко ударить по изменнической словесной пропаганде, — продолжал он, — существует также значительная опасность того, что непомерно жесткое наказание за безобидную, в общем-то, болтовню испортит отношения и вызовет недопонимание между осужденным и его родственниками и друзьями». Но он ошибался. Шутки и грубые замечания о нацистских лидерах в принципе никогда не перерастали в реальное противостояние; в большинстве случаев это было немногим больше, чем выпускание пара. Но руководители режима хотели не просто подавить у граждан активную оппозицию; они старались устранить даже самые незначительные признаки недовольства и избавиться от всего, что противоречило бы массовой и искренней поддержке населением всего происходящего. С этой точки зрения злостная клевета и политические шутки были столь же недопустимы, как открытая критика или сопротивление [201] Helmut Prantl (ed.), Die kirchliche Lage in Bayern nach den Regierungsprasidentenberichten 1933 — 1943, V: Regierungsbezirk Pfalz 1933 — 1940 (Mainz, 1978), 157-8 (Monatsbericht der Regierung Speyer, 6 March 1937); KlausMichael Mallmann and Gerhard Paul, Herrschaft und Alltag: Ein Industrierevier im Dritten Reich (Bonn, 1991), 327-53. .

Нарушители часто оказывались в суде по чистой случайности. Например, в 1938 году одним весенним днем некий актер сел за стол в ресторане у вокзала в Мюнхене; за столом уже сидела семейная пара, он не был с ними знаком, и у них завязалась беседа. Когда он начал критиковать внешнюю политику режима, по их реакции он понял, что зашел слишком далеко; он спешно встал из-за стола, чтобы сесть в поезд, по крайней мере, так он потом говорил. Муж с женой хотели его найти, но не смогли. Поэтому они передали его описание полиции, которая выследила его и спустя два дня арестовала. Другие оказывались в суде в результате личных конфликтов, выходивших из-под контроля, как в случае с одним пьяным почтальоном, который стал оскорблять Гитлера в присутствии двоих младших партийных чиновников, с которыми он был знаком. Когда они попытались заставить его замолчать, он осложнил ситуацию еще больше, сказав про одного из них, что он не способен выполнять свои партийные обязанности, тот решил, что восстановить его авторитет среди завсегдатаев бара может только донос на обидчика в полицию. По каким бы причинам люди ни доносили, свободно выражать свои мысли при посторонних определенно было опасно; никогда нельзя было знать, кто тебя слушает. И дело было даже не столько в том, что доносы были частыми, сколько в том, что они были непредсказуемы. Из-за этого люди верили, что агенты гестапо, наемные и добровольные, были везде и что полиция знала обо всем происходящем в стране [202] Huttenberger, «Heimtuckefalle», 512; Mallmann and Paul, Herrschaft, 175-245. .

Важную роль играли доносы от обычных людей. Подавляющее большинство из них поступало от мужчин; в места, где доносчики могли услышать подозрительные высказывания, такие как пивные и бары, женщины по существовавшим общественным нормам, как правило, не ходили, и даже если женщина слышала подобное высказывание, например на лестнице в подъезде или в похожей ситуации, то она чаще всего сначала рассказывала об этом мужу или отцу, а уже они сообщали об этом полиции. Соотношение в разных местах было разное, но в среднем примерно четверо из пяти доносчиков были мужчинами. Точно так же мужчины преобладали и среди тех, на кого составлялись доносы. Политика в Третьем рейхе, даже на таком примитивном уровне, была делом мужчин [203] Bernward Domer, «NS-Herrschaft und Denunziation. Anmerkungen zu Defiziten in der Denunziationsforschung», Historical Social Research, 26 (2001), 55-69, 58-61. . Однако доносы были только одним из многих различных имеющихся у гестапо средств подавления и контроля, и конечно, количество людей, которые на самом деле отправляли доносы, было крайне мало по сравнению с общей численностью населения. Изучение 825 произвольно отобранных историком расследований, проведенных Дюссельдорфским отделением гестапо за период с 1933 по 1944 год, показало, что 26 % основывались на информации, полученной от простых людей, 17 % — на сведениях, собранных криминальной полицией и другими правоохранительными и контролирующими органами, такими как СС, 15 % — от собственных офицеров и информаторов гестапо, 13 % — от людей, допрашиваемых в гестаповских тюрьмах, 7 % — от местных властей и других государственных учреждений и 6 % — от различных нацистских партийных организаций [204] Mann, Protest und Kontrolle, 292; источник сведений гестапо невозможно обнаружить в 13% случаев. . Некоторые из них тоже могли изначально основываться на доносах, которые обычные граждане направляли в партийные органы или местным властям. Но несомненно, партийные органы были очень важны для того, чтобы отправлять всех недовольных в Особые суды. В баварском городе Аугсбург было отмечено, что в местах, где существует крепкая традиция солидарности рабочего движения и организованная оппозиция режиму, доносов делается меньше, чем там, где широко поддерживают нацистов. 42 % доносчиков принадлежали нацистской партии или одной из ее организаций, и 30 % из них вступили в партию до 1933 года [205] Hetzer, «Die Industriestadt Augsburg», 146-50. .