Иван Черданцев - Красный орел. Герой гражданской войны Филипп Акулов

Прокофьев чуть заметно кивнул головой. Вместе были под Покровским, Ирбитскими Вершинами, Кушвой, Комарихой, Левшино — им ли не понимать друг друга!

Без шапки, в расстегнутой и неподпоясанной гимнастерке, с веселыми искорками в глазах вышел Акулов к построенному эскадрону. Отставил ногу, немного скосил голову, исподлобья разглядывая кавалеристов.

— Мне нужно десятка четыре бойцов. Бузовать.

Откинув голову, прищурился, вглядываясь в лица. Случалось: не понравятся Акулову тусклые, пасмурные лица красноармейцев, не увидит он лихого задора во взгляде — недовольно командует: «Разойдись!».

Снег мягко похрустывал под копытами лошадей. Звякали уздечки. Снежинки серебрили непокрытую голову Акулова, плечи, таяли в расстегнутом вороте гимнастерки. Повеселевшие кавалеристы нетерпеливо, чуть подавшись вперед, смотрели на стоявшего перед ними лихого командира. Кого возьмет? Какую проверку учинит? Что учудит?

Бывало по-всякому. Многие из бойцов помнили, как их, новичков, поступающих в кавалерию, проверял Акулов. Он неожиданно выхватывал наган и кричал на опешившего бойца: «Пристрелю!» Если боец бледнел, терялся, Акулов гнал его от себя: «Куда тебе! Меня боишься, а белых и подавно!» Если же новичок не терялся и сам кричал на Акулова, а иногда даже грозил оружием, Акулов в этих случаях говорил: «Вот такого мне и надо. Орел!»

Сейчас Акулов шел вдоль строя, пытливо всматриваясь в лица. Манил пальцем то одного, то другого, отбирал. Всадники, посмеиваясь, поглядывали на него сверху вниз:

— Чудит Филя!

Те, кого выбирал Акулов, облегченно вздыхали, становились в новую шеренгу. Им велено было прикрыть звездочки зелеными ветками, а у кого есть погоны — нацепить.

Над лесами, полями и голой поскотиной кружила метель. Она перемахивала линию фронта, гуляла по тылам белых, неслась от села к селу, наметывала сугробы в узких переулках, с размаху ударяла в бревенчатые стены домов.

В узких сенях штабной избы белых жмутся часовые, робко проскальзывают в кухню, к теплой печке, курят махорку, поглядывают в расписанные узором окна: торчи не торчи на ветру — все равно ничего не видно, ни земли, ни неба.

В соседней комнате командир белогвардейского Степного полка полковник Киселев разговаривает по телефону. Слышимость плохая, приходится громко кричать в телефонную трубку. Часовым в кухне все слышно..

— Что? Акулов? Нет его перед нами. Наступать нельзя — метель… Да, да. Невозможно… Не слышу! — поджарый, стянутый ремнями полковник нервно дергает тонкими губами.

В трубке снова что-то зашипело, и Киселев поспешно закричал:

— Да, да, это я! Что?! Никакого поручика и отряда я не посылал… Обозы? Угнал? Как угнал? Не задавать глупых вопросов? Слушаю!.. Есть выступить!

Гудит в трубе ветер, свистит в голых ветвях тополя, гремит оторванной от ставня доской и несется прочь вдоль деревни на простор поскотины.

Солдаты 2-го батальона нехотя выползали из теплых домов, подымали воротники и, пряча от ветра лицо, строились. Суетились офицеры. Хриплые от надсадного крика голоса ветер нес вдоль улицы. Внезапно из снежного вихря, как призраки, выскочили один за другим всадники и врезались в строившиеся колонны солдат.

— Бузу-у-уй!

Все смешалось в один буйный вихрь — крик, выстрелы, вопли, стоны, свист ветра, ругань, взрывы гранат.

Белые бросали оружие, поднимали руки, с ужасом глядя на бешено крутившихся всадников.

Пленных сбивали в кучу и гнали за село…

Услышав вопли и выстрелы на улице, полковник Киселев выскочил во двор, рванул калитку и, попятившись, поспешно захлопнул ее.

К штабу скакала группа всадников.

«Свои или красные?» — пытался определить Киселев, выглядывая в щель калитки. У некоторых болтались на ветру плохо пришитые погоны, у остальных не было никаких погон. У одних зеленые ветки на шапках — отличительный знак белых, у других — звездочки.

— Что за черт! — недоумевал полковник.

Впереди, верхом на вороном коне, пригнувшись, скакал офицер в зеленой бекеше с погонами поручика. Чуть позади — стройный всадник с большой красной звездой на белой папахе.

Первый всадник подскакал к штабу и с ходу бросил в окно одну за другой гранаты. Раздались взрывы. «Вот он кто, этот поручик!» — запоздало сообразил Киселев, лежа в сугробе.

…Метель стихала. Торопливые змейки снега кружились на дороге, исчезали в переулках. Ребристые сугробы искрились на солнце. Голые ветки черемухи скребли по заиндевевшим стеклам.

Еще не остывший от боя Акулов бегал то комнате, зажав в руке трубку, тыкал мундштуком в телеграфный аппарат:

— Ну-ка, Нюрка, стукай снова в штаб.

Нюрка вызвала штаб:

— Начдив спрашивает о результатах.

— Ага! — Акулов остановился возле аппарата. — Докладываю: с командой в сорок человек перешел фронт, разбузовал семь деревень, захватил больше сотни пленных, обоз, с трофеями. У меня потерь нет.

Нюрка выстукивала…

Несмотря на трудности, формирование бригады шло быстрыми темпами, так, как этого требовала обстановка. В районе станции Кез по пути из Верещагино к Глазову инспектор кавалерии 3-й армии произвел смотр готовности бригады. Оценка была удовлетворительной.

После смотра Акулов поехал проводить инспектора до вокзала. Вернувшись в деревню Кезгурт, где расположился штаб бригады, Филипп увидел, что полки продолжают стоять в строю.

— В чем дело, товарищ Евсеев? — спросил он комиссара Путиловского полка.

Подъехал Евсеев и доложил:

— В полках нет курева. А ребята разведали, что у тебя в вещмешке имеется запасец махорки… Так вот, решили просить, чтобы ты дал им хотя бы по маленькой щепотке на цыгарочку…

— Ах вы, бузуи! — удивился Филипп. — Ведь кто-то же подсмотрел!

Видя улыбку и хорошее настроение комбрига, красноармейцы закричали:

— Не поскупись, Филя! У тебя ведь для трубки пшеничный табачок…

Подъехал и командир 2-го имени Акулова полка Винников сказать слово за своих питомцев-курильщиков.

— Ну уж ладно, раз такое дело, — продолжал улыбаться Филипп. — Надо дать на цыгарочку.

Ординарец принес вещевой мешок с махоркой. Достали, бочку и поставили ее у дороги. На бочку встал Филипп. Мимо него проезжали верхом на лошадях курильщики, получая свою порцию махорки.

Церемония раздачи окончилась, но конники не разъезжались. Стояли вокруг Акулова, дымили цигарками, шутили, смеялись.

В конце марта бригада прибыла в Глазов. Она считалась армейской единицей, но ее подчинили начальнику 29-й дивизии. В этом подчинении были большие неудобства, так как кавбригада сковывалась задачами дивизии, хотя могла бы выполнять более широкие оперативные задания, полученные из штаба армии. Возможности кавалерии поэтому не использовались с самого начала.