Хосе Мартинес - Мой генерал Торрихос

Припоминаю другой случай во время переговоров с США по Каналу, когда ультралевые были намеренно спровоцированы для организации уличных протестов в отношении позиции генерала на переговорах. Тогда нам было необходимо показать гринго, что в этих условиях он не может более уступать им. Но на этот раз они, будто фатально обречённые служить интересам империализма, как ни странно, отсиделись тихо по домам.

Чтобы не быть несправедливым, не хочу, однако, впадать в тот же свойственный ультралевым упрямый догматизм. К тому же и сам генерал является для меня живым примером беспристрастного и глубокого политического знания. Всё же, по крайней мере, в Панаме, ультралевые сыграли позитивную роль. Роль язвительного критиканства, но в итоге с позитивным сальдо.

В связи с этим вспоминаю поездку генерала в Швецию, где он встречался и с тогдашним премьер-министром, и (что было типично для него) с Улофом Пальме, который в тот момент был в оппозиции.

Он летал по миру, рассказывал о панамской борьбе за канал. Точнее, приглашал с честью присоединиться к нам в этой борьбе. В тот день, уже поздно вечером, он встретился с группой панамских беженцев, все – из ультралевых.

Встреча была напряжённой. Генерал проявлял большую выдержку и терпение. Однако среди этих юношей были и такие, от которых исходила неуправляемая злоба. Когда генерал спросил одного из них, где его отец, он ответил: «Гвардия выбросила его из вертолёта».

В конце встречи генерал пригласил их вернуться на родину. «Или тащите вместе со мной мой груз, или навсегда распилим пополам этот стол. Другого не дано».

Стоило лицезреть эту встречу достойных друг друга противников.

На следующий день произошёл довольно знаменательный инцидент. Он вышел на улицу, удовлетворённый встречей с Улофом Пальме, к которому всегда относился с большой симпатией. И решил не возвращаться в отель в автомобиле, а пройтись немного по городу, чтобы лучше почувствовать, увидеть его поближе.

Ранее шведская служба безопасности неоднократно предупреждала нас об организуемой панамскими беженцами вместе с другими латиноамериканскими эмигрантами манифестации против Торрихоса. Но манифестации всё не было. Больше того: панамские мигранты встретились и поговорили с генералом.

Конечно, договорённостей никаких на той встрече не было. Беженцы сказали, что подумают о предложении генерала вернуться в Панаму. Прощались без объятий, но с улыбками, немного натянутыми и грустными, но всё же с улыбками.

Мы шли по улице, но, свернув на углу на другую, не столкнулись неожиданно с их демонстрацией, а сразу оказались внутри неё, вместе с манифестантами. Несколько секунд мы не понимали, что происходит, лозунги были на шведском, мы их не понимали. Единственное, что мы заметили, как занервничали сопровождавшие нас агенты шведской охраны.

Потом заметили, что на одном из плакатов было начертано: «Торрихос», и тут раздались крики митингующих: «Вива Арагон!»

Панамец Леопольдо Арагон принёс себя в жертву: поджёг себя перед зданием нашего Посольства в Стокгольме в знак протеста против содержания Соглашений по каналу, по которым тогда велись переговоры.

Когда манифестанты узнали генерала Торрихоса, они, удивлённые не меньше нас, какое-то время молчали. И шведская охрана потихоньку вывела генерала за пределы «его собственной» манифестации.

Когда мы удалились примерно на 20 метров от этой толпы, которая, между прочим, была немногочисленной, они вновь обрели свою политическую волю и голос и снова начали провозглашать: «Вива Арагон! Вива Арагон!»

Генерал остановился, повернулся к ним и хотел им что-то сказать. Но шведская охрана и крики манифестантов не дали ему такой возможности. А толпа продолжала кричать, но только кричать, обошлось без камней. Они не были настолько агрессивными. И успокаивались по мере того, как мы медленно удалялись от них.

Единственное, в чём генерал довольно страстно упрекал ультралевых, так это в том, что они на самом деле не являются революционерами, потому что, желая совершить будущую революцию, они не стремились делать ту, которую нужно было делать здесь и сейчас. В остальном же он ценил их положительную роль, которую они могли играть в Панаме и которую они действительно сыграли. И хотя, как я отметил выше, в некоторых случаях они не оказывались на должной высоте в своей критике против правительства и самого генерала. В случае с шахом Ирана – нет. Тут они сделали всё, что должны были сделать, и сделали то, что требовалось, и даже немножко больше.

—– * –

Шах прилетел не в Панаму. Его самолёт приземлился на американской военной базе «Говард» в зоне Панамского канала. Приземлился не больше и не меньше, как в самолёте президента США. Здесь в обстановке большой секретности его встречали высокие должностные лица американской администрации и я в качестве охраны и связника с панамским руководством.

Шах Ирана Реза Пехлеви и его жена Фарах Дива

Когда я увидел шаха, сходящего вниз по трапу самолёта, то убедился по его лицу, что не он поджидает свою смерть, а сама смерть, поселившаяся в нём, ждёт его к себе.

Английскому лорду Актону принадлежит знаменитая фраза: «Власть развращает человека, а абсолютная власть развращает абсолютно». Глядя на шаха, можно было бы перефразировать лорда Актона так: «Потеря власти очищает человека, а абсолютная её потеря очищает его абсолютно».

Я из тех, кто понимает значение ненависти. В том числе ненависти культивируемой, сознательной. Мне нравятся как-то сказанные Томасом Борхе слова: «Только тот действительно любит свой народ, кто ненавидит его врагов». И если были на свете люди, которых можно было легко ненавидеть, то одним из них являлся шах Ирана. Мрачная слава его секретной службы была известна всему миру, и нельзя было смотреть на него, не вспомнив этого.

И когда он сходил вниз по трапу самолёта, имитируя опору на перила, он действительно «сходил». Сходил со своего трона, из своей страны, из США, из жизни вообще.

Его жена, королева Фарах Дива, шла за ним, и я уверен, что она думала о том же, о чём подумал тогда я.

Мы тут же пересели в вертолёт. Тут у меня была стычка с одним американским полковником их охраны, который полагал, что шах должен быть исключительно его объектом.

Вообще он был прав, шах действительно был их человеком, но во мне взыграло националистическое начало, и полковник был вынужден пересесть во второй вертолёт, в котором летел багаж.

Я сидел в вертолёте сзади шаха и королевы и видел, как они были близки друг к другу. Она обнимала его за шею и нежно гладила её большим пальцем руки. Этот простой пролетарский жест сразу убедил меня в том, что эта женщина очень любила этого мужчину.