Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Декабрист В.И. Штейнгейль считал, что Наполеон потому и пошел на Россию, что «мог совершенно знать о таковом порабощении россиян всему французскому и, что весьма вероятно, с присовокуплением, быть может, уверения от сих подлых служителей тирана о уважении имени его между россами» [Штейнгейль, 1992, с. 69]. Как и Ф. Глинка, Штейнгейль клеймит «так называемый просвещенный век – когда нация, считающаяся просвещеннейшею, щеголяет ужасным безверием, развратом, буйством и беспрестанным вероломством и нарушением клятв, россияне умели постоянно сохранить драгоценнейший перл из сокровищ, оставшихся им от предков их: добродетель, твердости в вере христианской и в верности к престолу царскому!» [Штейнгейль, 1992, с. 74]. Русский народ, в отличие от французского, сохранил присущие ему изначально положительные качества: религиозность, народность и монархизм, т. е. то, что утратили французы в обмен на просвещенность. В этом Штейнгейль явно солидаризируется с широко распространенными в ту эпоху представлениями о природно-девственном, неиспорченном характере русского народа, как и русского языка. Французы же являют собой наихудший пример порчи, приносимой цивилизацией.

Любопытно, что ни Ф. Глинка, ни В.Ф. Раевский, ни В.И. Штейнгейль не связывают Наполеона с французской нацией, что в общем соответствует массовой литературе периода кампании 1812 г. и заграничных походов. В этой литературе Наполеон, как правило, противопоставляется французам: «Чуждой Франции, бич народа, порабощенного страхом и безрассудством, с радостию приносит он в жертву ненасытному честолюбию своему нынешнее Французское народное племя» [Наполеон Бонапарте, мнимый… 1813, с. 5], – говорилось в одной из многочисленных анонимных брошюр того времени. Эта брошюра, составленная из различных публицистических сочинений, в том числе и английских, в целом выражала либеральный взгляд на Наполеона и осуждала отнюдь не все его деяния. Автор видит в Наполеоне усмирителя революции, положившего конец безначалию во Франции, однако в дальнейшем не совладавшего с собственным честолюбием и доставшейся ему безграничной властью:

Когда б он умел остановиться после Амьенского мира, когда б не отяготил легкой, пламенной головы своей железною короною, когда б удалил от недостойного чела своего венец Императорский, обагренный кровию Принца Энгиенского, когда бы простил Пишегрю и Жоржу, когда б, заглушив голос подлой зависти, не препятствовал Генералу Моро жить на воле в земле своей, когда б закрыв храм Януса, доставил Французам спокойствие, купленное блистательными победами, когда б, покровительствуя мирные искусства, художества и науки, постарался загладить бедствия кровавой революции, когда б потщился восстановить торговлю, земледелие, непорочность нравов и святость веры, когда б увенчал сии благодетельные подвиги принесением в жертву собственного честолюбия, и возвел законного наследника на утвержденный им престол, не потрясаемый более злоупотреблениями прежнего Правительства и ужасами безначалия, – тогда Наполеон был бы величайшим из всех великих на земле и заслужил бы справедливое уважение и удивление всех позднейших веков [Там же, с. 3–4].

Но именно этот нереализованный путь требовал от Наполеона гениальности, в то время как он хоть и был «человек необыкновенный, однако ж не великий» [Там же, с. 4]. «Он во всю свою жизнь был более щастлив, нежели искусен… Он не встречал препятствий, потому что Австрийские и Прусские генералы, сражавшиеся с ним, были или трусы, или невежи, или стеснены в своих действиях затруднительными предписаниями и необдуманными придворными планами; он никогда не размышлял о правилах военного искусства, и никогда не предвидел случаев войны, не рассуждал о местных обстоятельствах и о препятствиях годовых времен: употребляя во зло храбрость войск своих, он не уважает Франции, которую лишает народонаселения, терзает своими победами, а наконец уничтожает ее поражениями» [Там же, с. 37–38].

В «Сыне Отечества» были опубликованы отрывки из книги генерала Жана Сарразена, бывшего начальника генерального штаба Французской армии в Италии и Германии, который в 1810 г. бежал в Англию и там стал выступать с антинаполеоновскими памфлетами, за что во Франции был приговорен к смертной казни. Публикуя отдельные отрывки из сочинения Сарразена «Исповедь генерала Бонапарта пред Аббатом Мори» [Sarrazin, 1811], издатели с сожалением отмечали, «что сия важная книга написана в неприличной историческому сочинению шутовской форме». Тем не менее надеясь «угодить своим читателям», они поместили «лучшие отрывки из сего творения» [Исповедь Наполеона Бонапарте, 1812, с. 196]. Автор этого сочинения вкладывает в уста Наполеона саморазоблачительные речи, которые, по сути дела, повторяют многочисленные штампы антинаполеоновской пропаганды. Так, например, Наполеон более чем скромно оценивает свои способности: «Признаюсь к стыду своему, что вся жизнь моя есть беспрерывная цепь лютостей, которыми я старался удовлетворить своему любочестию. Природа не дала мне наружной красоты Клебера, неустрашимости Ланна и редких талантов Моро, и я решился употреблять в свою пользу дарования и успехи подчиненных мне Генералов». Заодно достается и французам: «Мне издавна известна была глубокомысленная пословица Монтаня, что народ (Французской) есть скотина, на которой всяк ездит по очереди» [Исповедь Наполеона Бонапарте, 1812, с. 203–205].

Наполеон – человек без роду и племени, явившийся ниоткуда и покоривший «жалкий, легкомысленный, раболепный народ» [Раевский, 1956, с. 114]. Предельно ясно эту мысль выразил В.И. Штейнгейль: «Народ…, который в наше время дошел до высочайшей степени безумия, дерзости и разврата: попрал религию, разрушил трон законных, добродетельных царей, возмечтал о вольности – и, поправ ту, на развалинах ее воздвигнул трон чужеземному тирану, наложившему на все умы, сердца и руки своих новых верноподданных узы тяжкого рабства». Этому противопоставляется «наше Отечество… Петром превознесенное, Екатериною препрославленное, и в настоящее под управлением мудрого, благодетельного, обожаемого всеми монарха цветущее: в нем православие пребывает незыблемо, науки процветают, художества возвышаются, торговля народ обогащает, и поля возделываются спокойными ратаями» [Штейнгейль, 1992, с. 65].

Просвещение связывается Штейнгейлем с забвением религии, развратом и мечтами о вольности [Ламанский, 1812, с. 219] [87]. На противоположном полюсе находится православие, обеспечивающее процветание и спокойствие отечества. Если французы характеризуются как испорченный народ, то Наполеон вообще лишен признаков народности. Называя его врагом отечества, Штейнгейль табуирует его имя («я не хотел именовать его»), тем отчетливо намекая на инфернальное происхождение Наполеона. Как исчадье ада император французов наделен огромной разрушительной силой. Наполеон, сжигающий Москву, соотносится с Навуходоносором, разрушающим Иерусалим. Соответственно Франция должна соотноситься с Вавилоном. Кроме того, Наполеон – Аттила и даже Батый. В его характеристике отчетливо присутствуют черты восточного деспота. Он варвар, но при этом противопоставляется не цивилизованному, а сакральному миру, и в этом смысле он хуже наиболее одиозных варваров. «Сонмища дикарей, – говорилось на страницах “Сына Отечества”, – поступали бы гораздо лучше, нежели сии образованные, просвещенные Французы. – Некогда вторглись Татары в Отечество наше, но и сей грубый народ, языческий народ уважал храмы нашего Бога, и рука смелого воина не дерзала осквернять священных олтарей; а ныне видели мы, что Христиане разрушали, грабили и посрамляли Христианские церкви!» [Беседа, 1812, с. 229] [88]. Молодой офицер А.В. Чичерин, близкий к будущим декабристам, но не доживший до окончания войны, писал в дневнике: «Я дрожал при мысли о священных алтарях Кремля, оскверняемых руками варваров» [Чичерин, 1966, с. 17].