Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Базовые принципы Каннинг и Шатобриан по-разному применяли к конкретным событиям. Каннинг считал, что «в настоящий момент война против революционной Испании потрясла бы до основания французскую монархию и ее еще не сложившиеся полностью институты» [Ibid., р. 424]. Шатобриан в принципе также не исключал такую возможность, но при этом он уточнял, что «есть два способа погубить правительство: один – через неудачи, другой – через бесчестье. Если революционная Испания сможет похвалиться тем, что она заставила дрожать монархическую Францию, если белая кокарда отступит перед дескамисадосом, то вспомнят о могуществе Империи и о победах трехцветной кокарды. Так вот прикиньте, чем обернутся для Бурбонов эти воспоминания» [Ibid., р. 432–433].

Между тем война, по мнению Шатобриана, если она все-таки начилась, была бы успешной для Франции:

Наш народ воинственен, наше увеличившееся население доставило бы нам, в случае необходимости, более миллиона лучших солдат на континенте. Наши финансы в таком цветущем состоянии, что бюджет этого года покажет, что мы с избытком имеем средства начать кампанию, не устанавливая новых налогов. Нам было бы позволительно надеяться на первый успех в Испании. Успех навсегда привязал бы армию к королю, и заставил бы всю Францию взяться за оружие. Вы даже не представляете, что может значить для нас слово честь . День, когда мы будем вынуждены нажать на эту великую пружину Франции, мы сможет сдвинуть мир. Никто еще не пользовался безнаказанно нашими трофеями и нашими бедами [Ibid., р. 433].

При этом ответственность за войну Шатобриан перекладывает на Англию, которая своими обещаниями помощи подстрекает испанских революционеров продолжать революцию: «Мир определенно в ваших руках. И если бы, даже не следуя за континентальными державами, вы сочли бы своим долгом обратиться к испанскому правительству с суровыми речами, если бы вы сказали ему конфиденциально: “Мы не будем против вас, но мы не будем и за вас; ваша политическая система чудовищна, она внушает опасения Европе и в первую очередь Франции, измените ее или не рассчитывайте ни на какую поддержку, ни на какую помощь оружием или деньгами со стороны Англии”. Я не сомневаюсь, что в тот же момент все было бы кончено, и Англия бы стяжала славу сохранения мира в Европе» [Ibid., р. 433–434].

Каннинг же, со своей стороны, отрицая то, что Англия поддерживает революцию в Испании, считал тем не менее, что война против нее была бы бессмысленной, так как любая война, направленная на изменение внутреннего устройства государства обречена на поражение:

Я понимаю войну за наследство, войну за изменение или сохранение отдельной династии, но войну за изменение политической конституции, войну ради двух палат и расширения королевских прерогатив, войну за подобные вещи я действительно не понимаю, и я не постигаю, как нужно руководить операциями в этой войне, чтобы достигнуть подобного конца. Не хотите же вы на самом деле проповедовать Хартию, как Магомет Коран, или же как в первое время вашей революции Франция проповедовала права человека. Подумайте и о том, не могла бы Испания бросить вам в лицо нечто подобное? Не могла бы она в ответ на упреки, что изменения в ее конституции заставляют литься кровь, сравнить это с 1789, 1792 и 1793? Не могла бы она на обвинения со стороны России в насильственном свержении правительства напомнить императору Александру события, которые предшествовали его восхождению на трон, и Тильзитский договор, который отдал Испанию Бонапарту? [Ibid., р. 445].

Британский министр не возражал против того, что испанская конституция нуждается в изменении, но он настаивал на том, что это изменение должно быть внесено самим испанским правительством. Его французский коллега сомневался, что сами испанцы способны в обозримом будущем, без посторонней помощи, произвести «это столь желательное изменение». По его мнению, мир в Европе не совместим с испанской революцией, и ошибка английского правительства заключается в том, что оно полагает себя в безопасности от внутренних потрясений, которые могут быть спровоцированы испанской революцией: «Мы хотим мира, он является предметом всех наших помыслов. Мы не хотим, чтобы наши солдаты ежедневно подвергались разложению и наши народы бунтовали. Или вы считаете, что мадридские клубы угрожают Англии меньше, чем Франции? Разве у вас нет радикалов вроде наших якобинцев? Разве ваша могущественная аристократия вызывает меньшую ненависть у современных уравнителей, чем сильная королевская прерогатива нашей монархии? У нас общий враг. Однажды утром борцы за законодательную власть смогут объявить в Лондоне, как и в Париже, что надо возродить наши институты, уничтожить обе палаты и установить суверенность независимыми штыками » [Chateaubriand, 1838, р. 461].

Каннинг в ответ на это продолжал настаивать на том, что надо оставить «испанскую революцию пожирать самое себя в своем собственном кратере. Вам не нужно, – писал он, – бояться извержения, если вы не откроете лаве дорогу через Пиренеи» [Ibid., р. 462]. Один из наиболее сильных его аргументов заключался в том, что Франция снова спровоцирует в Испании народную войну, как это было при Наполеоне: «Вы объединили против Франции мнения всего народа, как одного человека. Вы возбудили против нынешнего государя те же чувства, что и против узурпатора Франции и Испании в 1808 г. Более того, я вынужден сказать, что теперь всеобщее согласие более совершенно, чем оно было тогда. Потому что тогда якобинцы с отвращением относились к осуждению их идола. Теперь же они, как и виги и тори, с одного конца страны до другого, все придерживаются одного и того же мнения» [Ibid., р. 475].

Каннинг спорил не только с Шатобрианом, но и с Александром I. На Веронском конгрессе Австрия и Пруссия заняли выжидательную позицию. На интервенции настаивали главным образом Франция и Россия. Для Александра I испанская революция стала удобным поводом подтвердить реальность общеевропейской политики и показать практическую направленность идей Священного союза. Шатобриан в этом отношении был полностью согласен с Александром, и его представления о роли Священного союза во многом строились на политических заявлениях русского царя, в частности, о том, что больше «не может быть политики английской, французской, русской, прусской, австрийской. Есть только всеобщая политика, которая должна быть принята всеми сообща народами и королями» [Chateaubriand, 1975, р. 346]. В подтверждение этих слов Александр заявил, что он первый продемонстрировал верность этим принципам, когда отказался помогать грекам против Турции вопреки национальным интересам России только лишь потому, что увидел в пелопонесских возмущениях признак революции. Теперь же общеевропейские интересы, по представлениям царя, требуют, чтобы французские войска вторглись в Испанию. «Может ли государь, способный произнести подобную речь, – риторически спрашивал Шатобриан, – предложить Франции что-то, что ставило бы под угрозу ее независимость и ее счастье?» [Ibid., р. 346]. Отказ от интервенции, по мнению Шатобриана, привел бы Францию к изоляции: «Ошибка моих уважаемых оппонентов заключается в том, что они путают независимость с изоляцией. Перестает ли нация быть свободной только лишь потому, что она имеет договоры? Ограничена ли она в своем развитии, подвергается ли она постыдному ярму только лишь потому, что имеет отношения с равными ей по силе державами и выполняет обоюдосторонние договоры? Какая нация, находящаяся среди других наций, смогла бы обойтись без союзов? Существует ли в истории хоть один пример? Не хотим ли мы превратить французов в своего рода евреев, отделенных от всего человечества?» [Ibid., с. 347].