Вадим Парсамов - На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века

Формальным поводом для написания этой статьи послужили нападки на Священный союз со стороны различных политических партий и лиц. Все возражения противников христианского договора трех ведущих монархов Европы Стурдза сгруппировал следующим образом: «Противники этого союза изображают его либо чем-то исключительным и угрожающим, либо химерой, порожденной экзальтацией, либо, наконец, неприменимым в действительности и, следовательно, бесполезным и неустойчивым» [Стурдза, 1815, л. 36 об.].

Опровергая эти суждения, Стурдза развивает свое понимание роли и значения этого договора. Священный союз – это универсальная модель межгосударственных отношений, основанная «только на догматах и заповедях, общих для всех общественных обязанностей и политических правил, способных постепенно утвердить доверие и единение между государствами» [Там же].

Возникновение этого союза продиктовано печальным опытом, порожденным Французской революцией. Стурдза убежден, что «род человеческий, что бы ни говорили последователи интереса осязаемого и материального, сражался и будет сражаться всегда за идеи. Периоды фанатизма и нечестия дают этому кровавые доказательства. Пораженные этой великой истиной, августейшие и благочестивые основатели Священного союза искали в истинной и великой идее действительное средство смягчения наших бед и заблуждений. Это средство, побуждающее вождей народов побрататься под отеческим попечением Бога Спасителя, отнюдь не исключает расчетов человеческого благоразумия, необходимых для согласования различных интересов. Но он дополняет их недостаточность, создавая точку соприкосновения одинаково далекую от всяких крайностей, одинаково противоположную фанатизму и нечестию» [Там же, л. 36 об.–37].

В связи с этим Священный союз является не только дипломатическим соглашением, но и «воспитывающей ассоциацией» [Там же, л. 37 об.]. С ним связывается не просто мир, но и нравственное возрождение народов через подлинное просвещение. «Он возвращает слову государей присущее ему достоинство, связывая его с божественным словом; и это вовсе не незначительный результат. Если злоупотребление словом отравило целые поколения, почему просвещенное употребление того же слова не сможет их однажды возродить» [Стурдза, 1815, л. 38].

Отсюда вытекает его активность. Несмотря на миролюбивый характер, «этот союз – вооруженный [курсив мой. – В. П .] нейтралитет против неверия и фанатизма» [Там же]. Опровергая подозрения «в опасном духе прозелитизма» [Там же, л. 36 об.], Стурдза тем самым обозначает не только антиреволюционную направленность Союза, но и враждебность его по отношению к католической реакции, распространяющейся в Европе.

До сих пор в своей интерпретации Акта о Священном союзе Стурдза следовал точно за Александром I: союз представлялся как некая религиозно-либеральная организация без четко очерченных функций.

Однако вторая часть статьи выражает уже взгляды самого Стурдзы и представляет Священный союз таким, каким он должен быть в его представлении [126]. Начинается эта часть с рассуждения о Французской революции, в котором отчетливо звучат интонации известной книги Ж. де Местра «Рассуждения о Франции». Как и Местр, Стурдза считает революцию всемирным явлением: «Французская революция обошла и потрясла значительную часть земного шара» [Стурдза, 1815, л. 38 об.]. В революционных событиях Стурдза видит земную проекцию борьбы божественных и адских сил: «Силы ада поднялись, и все области были поколеблены до основания. Но мысль Господня парила над этими бурями: закон возмездия проявил себя: спасительная реакция совершилась. Дух зла громоздил в кучу обломки на обломки, чтобы возвести себе храм, и Господь сказал: “Да будет этот храм его могилой!” Молния исчезла, поглощенная тьмой: она ее осветила, и народы отпрянули в ужасе» [Там же]. Но в отличие от Местра, видевшего в революции лишь отступление от католической религии, Стурдза считает, что обратной стороной неверия является фанатизм, столь же опасный для «хорошо организованной свободы», как и атеизм. Собственно говоря, революция, по Стурдзе, и есть столкновение и взаимное истребление неверия и фанатизма, послужившая «только делу истинной религии, которая, подобно арке союза между Богом и его творением, с новой любовью объемлет горизонт обитаемого мира и налагает на всех его хуливших, или незнавших свое лучезарное, утешительное и мягкое иго» [Там же, л. 39].

Следствием революции является то, что Местр называл «Великой религиозной революцией», а Стурдза называет «религиозной тенденцией». Но если суть религиозной революции Местр видит в возвращении к католицизму, то Стурдза пытается доказать, что только православие в полной мере способно удовлетворить религиозные искания обновляющейся Европы. Для обоснования этого тезиса Стурдза рассматривает религиозную ситуацию во Франции и в Германии. По его мнению, католицизм и протестантство равно пострадали от революционного неверия. Но при этом католицизм имеет то преимущество, «что он подвергся преследованию. Бонапарт имел неосторожность атаковать это готическое здание с фронта и такими действиями, прямо противоположными действиям Карла Великого, он добился того же результата, т. е. укрепления суеверий. Как бы то ни было, ослабленные рессоры папского авторитета получили от этого новые силы и гибкость» [Там же, л. 40]. Таким образом, сила католицизма, в представлении Стурдзы, держится на предрассудках. Там, где католическое духовенство имеет влияние на власть, там царят «всеобщее колебание умов, агрессивные намерения и планы прозелитизма» [Стурдза, 1815, л. 40].

Поэтому понятно, что в распространении православия в Европе Стурдза ставку делает не на католические страны, а на протестантские. Два аргумента Стурдза приводит в пользу протестантизма как возможного союзника православия. Во‑первых, «протестантская церковь с момента своего появления на свет искала точку опоры и соединения у православной церкви», а во‑вторых, протестантская религия подвержена изменениям. В этом утверждении Стурдза, как и Местр, ссылается на авторитет известной книги Ж.‑Б. Боссюэ «История изменений протестантских церквей». Далее «призма ложной науки докончила ее разложение на элементы. Реформа, прозванная критической и моральной, потом мания экзегетики [127], наконец, тайные общества, иллюминизм и якобинство снова ввергли в состояние пустоты и неопределенности массу верующих, которая требовала только религии, авторитета, терпимости и любви» [Там же, л. 40 об.].

Таким образом, если в католической церкви царит деспотизм, то протестантство ввергнуто в анархию. И только православие, «одинаково далекое от всех крайностей, существует между духовным деспотизмом и церковной анархией» [Там же, л. 41].