Кэтрин Пикеринг Антонова - Господа Чихачёвы [litres]

Конечно, не всякая болезнь была присуща определенному полу. Пожалуй, самой распространенной жалобой, упоминавшейся в рассматриваемых нами документах, было расстройство желудка, подстерегавшее абсолютно любого. В апреле 1835 года Яков пережил «то же самое что [случилось] с Варварой» (его знакомой) после того, как поужинал гусиной ножкой [546]. Тимофей Крылов регулярно переедал и страдал от последствий: например, когда «желудок свой расстроил до чрезвычайности» в Новый год [547]или когда после праздников не мог «справиться со своим желудком. – то и дело что на крыльцо да на крыльцо; и как морщит по всему заметно что бедному дяде – жутко!» [548] Там же. Л. 61 об. . В другом случае Наталья расхворалась «от Измайловской солонины» так сильно, что ходила «скорчас» [549].

За расстройством желудка следуют постоянные простуды и лихорадки. Иногда эти болезни протекали весьма тяжело: как, например, в данном случае у Якова:

Сегодня в 5-м часу пополудни почувствовал обыкновенные припадки пришедшей вновь – увы – лихорадки? – чтобы развлечь или нет чтоб занять себя я хотел продолжать писать; но усилившийся жар и особенно в голове, заставил меня остановиться наи чтоб не… жар более и более усиливался во всем корпусе кроме ног, которые долго были холодные. Наконец заснул; во сне был весь как раскаленный [550] Там же. Д. 59. Л. 33 об. .

У Тимофея Крылова постоянно болели ноги, что приводило к отекам и головокружению, которые он считал своего рода наказанием за «свое согрешение» (вероятно, обжорство, если предположить, что страдал он подагрой): «…всякий день провождаю в болезни за свое согрешение и хожу как на хрустальных ногах притом еще шум в голове подобно <���нрзб> реки, текущей по камню или слышится звон колоколов, вся день сие происходит, что делать, терпи за свои согрешения» [551]. Наказание за невоздержанность было общей проблемой: однажды ночью, протанцевав с гостями до «третьего часа ночи», Наталья «ночью очень занемогла, стеснение в груди ужасное и кровь попаралась горлом; но [благодаря] богу утром стало лучше» [552].

Андрей также жаловался на близорукость, и, хотя он и носил очки, они, видимо, не решали проблему полностью. Перечисляя места, которые ему довелось посетить, Андрей пишет, что разъезжать пришлось в закрытой карете, а с его зрением это «все равно, что ездил, что не ездил». Однако, как только он добирался до губернской столицы, тут же нанимал фиакр (маленькую повозку с откидной крышей) и «давай обозревать [город]» [553]. Близорукость передавалась по наследству: в 1867 году, в возрасте сорока двух лет, Алексей просит прощения за то, что «перо толсто пишет, а чинить глаза не видят» [554].

Также все страдали от того, что Андрей называл «полувещицами», уточняя, что речь идет о «шишечках, чирьишках и пупышках» [555]. Во время службы в Вильно Алексея мучил «огромный чирей» на спине, а также расстройство желудка, головные боли, ознобы и лихорадки [556] Там же. Д. 83. Л. 17 об. См. также упоминание о «лишае»: Там же. Д. 58. Л. 163 об. . То, на какой период приходятся упоминания о чирьях, позволяет предположить, что они появлялись из‐за невозможности соблюдения правил гигиены во время долгого путешествия [557]. Много лет спустя Алексей навещал совершенно ослабевшего тяжелобольного друга, у которого под мышкой выросла «свиная титька» [558].

Легкое недомогание быстро могло обернуться серьезной болезнью. Николай Замыцкий пережил мучительные времена, начавшиеся прозаическим запором, по-видимому спровоцированным холодом в «ретирадном месте у себя в доме» (его доктор назвал это состояние «кишечным ревматизмом»). Слабительные не помогли, и две клизмы «остались в желудке», не позволяя врачу вновь применить это средство. Случилось так, что доктор Воробьевский поехал к другому пациенту, но лекарство для Николая привезти не смог, так как аптека в Шуе была закрыта. Вместо этого он попробовал применить «Александровский лист» и горячую ванну – «действия никакого!». (На следующий день по пути в Шую тот же доктор заехал пустить кровь Наталье, которая, по всей видимости, тоже занемогла, и смог набрать «глубокую тарелку полнехоньку» крови «отлично скоро».) К ночи шуйский аптекарь прислал Замыцкому «один порошок и склянку слабительного масла», а еще поставили «табачные клистиры, сажали больного на табачные пары» и опять в ванну. В тот момент Замыцкий – что неудивительно – страдал от сильной боли, не мог стоять, сидеть, ходить, лежать и чувствовал себя чуть лучше, лишь стоя на коленях. Как писал Андрей: «Картина ужасная!»

На третий день вновь приехал доктор Воробьевский (ему платили за визит 50 рублей ассигнациями), поставил пиявок и вновь уложил пациента в ванну «и дал большой прием вонючих капель». Наутро врач уехал, мрачно заявив Андрею, что «больной вряд [ли] встанет», но пообещав прислать другие лекарства. Замыцкому было рекомендовано «прибегнуть к лекарству духовному, причаститься Святых Тайн». Ночью от доктора пришло письмо с известием, что шуйская аптека вновь закрыта, а потому следует искать помощи во Владимире. «Каково было строки сии выслушивать больному», – писал Андрей.

Как оказалось, не все еще было потеряно. В «конце пространного письма» был приложен «премаленький белый порошок», завернутый в «крошечной бумажке». Доктор посоветовал принять порошок в меду, ожидая новых лекарств из Владимира. Пациент помолился и после четвертой дозы порошка, «забывшись минуты на 2, просыпается и по воле Всемогущего действие порошка оказывается самым благоприятным образом; и Meur Zamounitsky , (говоря именно без малейшего преувеличения) воскреснул!» [559] Там же. Д. 66. Л. 153–155. Андрей добавляет, что «Шуяне» переманили Воробьевского к себе из Москвы, дав ему «4000 р., готовый дом с освещением и отоплением, и чтобы за это лечил единственно одних мастеровых, а купцы за себя когда понездоровится будут визиты его принимать особо». Андрей советует Якову познакомиться с ним, так как он «кажись дело свое знает много и много получше… Г. Гильдебранта». .

Опасность холеры и других заразных болезней в те времена была вездесущей. В 1836 году «дворня Андрея Петровича» болела, и Андрей предупреждает Якова, чтобы тот не позволял своим слугам с ними «сообщаться»: «Говорят у них и здесь и во Владимире хворают и Никандрушка уже умер. – У нас ежедневно в комнатах курят уксусом, и ты бы приказал делать тоже» [560] ГАИО. Ф. 107. Оп. 1. Д. 66. Л. 35a. . Самым ужасным испытанием стала эпидемия холеры 1831 года, но семейство Чихачёвых не понесло потерь. Как печально сообщает Яков, в 1837 году у их знакомого, Максима Митрофановича, скарлатина с «антоновым огнем» унесла дочь [561]. В 1859 году у зятя Алексея, Николая Бошняка, обнаружили чахотку [562] Там же. Д. 102. Л. 30. .