Владимир Фромер - Солнце в крови. Том первый

Но — вечный неудачник — и тут он не смог воспользоваться на редкость благоприятными обстоятельствами. Стал делать ошибку за ошибкой.

Неоправданное форсирование соглашений с палестинцами вызвало раздражение в обществе. Исламский террор и операция против шиитских фундаменталистов в Ливане — «Гроздья гнева», — проведенная с малоэффективной прямолинейностью, ускорили переориентацию общественного мнения.

Перес же, находясь во власти эйфории, этого не почувствовал. Впервые он окружил себя плохими советниками. Впервые абсолютно утратил способность к критическому самоанализу. И, в результате, в мае 1996 года проиграл прямые выборы премьер-министра молодому лидеру правого лагеря Биби Нетаньягу.

Это было не просто поражение на выборах. В Израиле произошел политический переворот. Нетаньягу, став премьер-министром, застопорил реализацию соглашений в Осло. Начиналась новая эпоха, в которой Шимону Пересу не было места. Время старой гвардии, создавшей имперский Израиль и определявшей его историю почти полвека, прошло…

Аба Эвен

Не то диво, что партия Труда выбросила его за борт. Поразительнее всего, что это произошло так поздно. Все раздражало в нем: огромный интеллект, знание языков, отточенное ораторское искусство и, конечно, то, что он был джентльменом до мозга костей, привыкшим к английскому рафинированному укладу жизни, носившему с собой свой маленький уютный мир.

Всю жизнь он напоминал экзотическое растение, укрывшееся под стеклянным колпаком от лучей тропического солнца.

Ему не могли простить ни изысканных манер, ни блестящих фраз и необычайных сравнений, придававших особый колорит его языку.

Человек книги, он не прокладывал дорог, не ворочал глыб, не строил страну «своими руками».

Большеголовый, с массивным подбородком, тяжелым зобом, круглыми глазами и похожим на клюв носом, он напоминал какаду, случайно попавшего на птицеферму и с удивлением прислушивающегося к галдежу и кудахтанью.

В самые трудные годы он твердой и осторожной рукой направлял израильскую политику, обеспечивая ей вес и значение на международной арене.

Лишь Шимон Перес был ему интеллектуально близок из всего партийного анклава. Аба Эвен без колебаний поддержал его, когда началась борьба за лидерство между Рабином и Пересом. Но тогда выиграл Рабин. Мстительный и злопамятный, он отнял у Эвена портфель министра иностранных дел и заставил удалиться в политическое изгнание.

Прошли годы, и тот, кто его понимал и был ему близок, в угоду черни бросил верного соратника на произвол судьбы.

Стоя у руля старого партийного судна с протекающим днищем, сломанными мачтами и порванными снастями, Перес надеялся привести его в надежную гавань. И не мог протянуть руку тому, кто стал ненужным балластом.

Июнь 1988 года. 1260 членов Центра партии Труда выбирают кандидатов в Кнессет. 7 первых мест забронированы. Остальные кандидаты будут определены тайным голосованием.

Шимон Перес сидит на почетном месте, благожелательно посматривая на свою гвардию, которую он скоро поведет в предвыборные баталии. К нему пробирается секретарь, аккуратный и исполнительный молодой человек, и, наклонившись, тихо шепчет:

— Эвен не прошел в первую десятку.

Перес хмурится. Потом встает и, расточая улыбки делегатам, спешит в соседнюю комнату, где пластом лежит на кушетке секретарь партии Узи Бар-Ам. У него прострел в спине, двигаться он не может, но, принесенный сюда на носилках, лично дирижирует событиями, от которых зависит будущее партии.

— Надо попросить Эвена баллотироваться во вторую десятку, — говорит Перес, но привычной уверенности не чувствуется в его голосе.

Бар-Ам не в восторге от предложения Переса.

— По-моему, этого не следует делать, — отвечает он после раздумья. — Мы не можем гарантировать, что Эвен войдет во вторую десятку. Если он провалится, вся ответственность за позор падет на наши головы. Пусть Эвен сам решает свою судьбу.

Перес колеблется секунду, потом наклоняет голову в знак согласия. 30 минут остается у Абы Эвена, чтобы решить, следует ли ему продолжать борьбу. Таких ударов судьбы он давно не испытывал. Он сидит, наклонив вперед грузное тело. На нем модный пиджак, элегантная рубашка и светлый галстук. В глазах недоумение и почти детское выражение обиды. Рядом, нахохлившись, как воробушек, примостилась Сюзен.

— Я не понимаю, как это могло случиться, — бормочет Эвен. Один из стоящих рядом друзей говорит нарочито бодрым голосом: — Ты должен прорваться во вторую десятку. Главное — стать членом Кнессета, а там кто будет помнить, под каким номером ты был избран.

В последнюю минуту, когда список уже закрывался, Эвен решился. Он баллотируется. Перес чувствует себя неловко. Он расхаживает от делегата к делегату и просящим тоном говорит:

— Эвен должен пройти. Он нужен партии.

Большинство делегатов, пряча глаза, не реагируют на призыв своего лидера.

Аба Эвен уезжает домой на ланч и возвращается в простой рубашке с короткими рукавами, в спортивных туфлях. Но и в этой одежде выглядит среди окружающих как инопланетянин.

Результаты подсчета голосов еще не объявлены, но Перес уже все знает. Он подходит к Эвену и говорит горячо, торопливо:

— Им ты не нужен, но партии нужен. Она нуждается в тебе больше, чем ты в ней. Я позабочусь, чтобы это нашло выражение на практике.

Эвен секунду смотрит ему в глаза, и Перес, как ему ни тяжело, не отводит взгляда. Эвен отворачивается, берет за руку Сюзен, и они уходят, не оглядываясь. Многие делегаты смотрят им вслед до тех пор пока, дойдя до поворота аллеи, они не исчезают из виду…

В кабинете Абы Эвена в его фешенебельном особняке в Герцлии над массивным письменным столом висят фотографии почти всех знаменитых людей нашего времени. Все они — с личными посвящениями.

Вот фотография Бен-Гуриона с надписью: «Абе Эвену, представителю народа Израиля». Рядом — с профессиональным добродушием усмехается Никсон. Под его фотографией размашистым почерком экс-президента написано: «С признательностью — одному из величайших дипломатов современности».

Развешены здесь и карикатуры, вызывающие невольную улыбку. На одной из них художник изобразил Эвена, выступающего на иврите перед обалдевшими рабочими, не понимающими ни единого слова.

В подстриженном на английский манер саду трудится садовник. У парадного подъезда ждет распоряжений личный шофер в американской машине. Все время звонят — то из Нью-Йорка, то из Кембриджа.