Владимир Фромер - Ошибка Нострадамуса

Творческая изоляция: поэт разговаривает сам с собой, а мир подслушивает.

Тяга к мировой культуре.

Отношение к языку как к исключительно гибкому и самодостаточному вершителю творческого процесса.

Ну и тема Петербурга, конечно. Поэты ленинградской школы никогда не прекращали попыток выразить в стихах его тайную метафизическую сущность.

Стихи Роальда Мандельштама опровергают установившиеся представления о том, какой должна быть поэзия. На первый взгляд, они искусственны и безжизненны, с вполне традиционным набором романтических штампов. Местами даже примитивны с точки зрения поэтической техники и вкуса. Но это только на первый очень поверхностный взгляд. Попробуйте в них вчитаться, и вы почувствуете, какой магнетической силой они обладают. Их волшебная магия взрывает традиционную поэтику, которую они внешне соблюдают.

Нелепо, конечно, отрицать громадное влияние на творчество Роальда Мандельштама поэтов Серебряного века и античной культуры. Он ведь был книжным мальчиком, узником своей «мансарды». Но он в то же время обладал талантом особого рода, позволяющим превращать в свое все чужое.

Поэзия Мандельштама в значительной своей части урбанистическая. Его городской пейзаж визуален, колоритен и выразителен, что отчасти объясняется творческими связями поэта с художниками-авангардистами шестидесятых годов.

Тема трамвая, разумеется, навеяна Гумилевым.

Сравнивая «Алый трамвай» с «Последним трамваем» Гумилева, Роальда Мандельштама часто упрекают в подражательстве. Это не так. Мандельштамовский текст абсолютно самостоятелен, а местами даже ярче и выразительней, чем у Гумилева. Он более сжат, не перегружен реминисценциями и поэтому сильнее действует на воображение.

Петербург в стихах Мандельштама предстает страшным, загадочными и чарующим, как медный облик его основателя. От него веет апокалипсисом:

Какая величественная и жуткая картина! Какая инфернальная сила образов!

А вот мое любимое, о мертвом городе:

Этот хилый и больной человек обладал крылатой душой. Его дар, лишенный земной тяжести, обеспечивал его стихам неземную легкость. Основное достоинство его музы в магическом обаянии и стремительной поступи. Природное же дарование его не поддается критическому анализу, ибо выходит за пределы поэтического искусства. Вдохновение Роальд Мандельштам черпал не из образов, созданных разумом, и не из жизненного опыта, которого у него не было, а из тоски по мировой культуре и тяги к прекрасному, существующему в ином измерении, в небесном Эльдорадо, которое он обживал. Его искрометные тексты, поражающие блеском необычайных метафор, привлекают удивительной свежестью. Они вне реальной жизни, ибо их сфера не грубый земной, а высший небесный мир. Почему же его пронзительные стихи нам так близки? Потому что через призму небесного мы ярче видим и понимаем земное.

Интересно, что у Роальда Мандельштама нет любовной лирики. Мы ничего не знаем о его женщинах. По-видимому, он их избегал, возможно, из-за болезни. Ему приписывают фразу: «Если бы Беатриче была женой Данта, разве он сумел бы написать „Божественную комедию“».

При жизни Роальду Мандельштаму не удалось напечатать ни единой строки. Это понятно. Какая уж там печать. Даже вообразить трудно, что кто-то мог писать такие стихи в Ленинграде пятидесятых годов прошлого века. Архив Роальда Мандельштама сожгла после его смерти сестра, убоявшись чего-то. Но в этом случае подтвердился далеко не бесспорный булгаковский постулат: рукописи не горят.

Наследие поэта спасли для нас его друзья. Это был тесный круг художников питерского андеграунда, картины которых столь же немыслимо было увидеть на официальных выставках, как стихи Роальда Мандельштама в печати: Александр Арефьев, Рихард Васми, Родион Гудзенко, Валентин Громов, Шалом Шварц, Вадим Преловский. Все они встретились мальчишками в послевоенном Ленинграде, в училище при Академии художеств и подружились на всю жизнь. И все стали членами «Ордена нищенствующих живописцев», созданного Александром Арефьевым и скульптором Михаилом Войцеховским в 1948 году по аналогии со знаменитым «Орденом нищенствующих рыцарей», основанным в Иерусалиме в XII веке, более известным как орден тамплиеров. «Визитной карточкой» тамплиеров были два всадника, скачущих на одном коне. Это означало, что орден настолько беден, что его рыцари вынуждены делить одного коня на двоих. Для молодых авангардных художников «Орден нищенствующих живописцев» означал отказ от конформизма с советскими могильщиками культуры.

Роальд Мандельштам был Орфеем этого замечательного содружества художников. Ему было шестнадцать лет, этому мальчику, когда он пришел в однокомнатную квартиру Рихарда Васми, где собрались художники, такие же юные, как он сам. Маленького роста, худой, взъерошенный, с огромными темными глазами на бледном лице, он стал читать стихи, и они слушали, как завороженные. С тех пор он стал для них своим — единственный поэт среди художников. Они встречались сначала у Васми, а потом, когда Роальд уже не выходил из дома, в его тесной комнатушке. Веселились, пили водку, до хрипоты спорили, читали стихи. Мандельштам принимал во всем участие лежа в постели, но свои стихи всегда читал стоя, и их всегда слушали в благоговейном молчании.