Хэлфорд Маккиндер - Географическая ось истории

Весьма примечательный доклад французского посла Жюля Камбона, отправленный из Берлина в Париж через три месяца после подписания Бухарестского договора, ясно дает понять, что Германия решила добиваться своих целей огнем и мечом при любой возможности (мирным путем этих целей достичь не удавалось). Накопившиеся доказательства свидетельствуют о том, что спустя неделю после убийства эрцгерцога Франца Фердинанда Германия решила воспользоваться этим предлогом, чтобы форсировать события. Австрия стремилась навязать Сербии за предполагаемое соучастие в убийстве такие карательные условия, которые не принял бы ни один свободный народ; а когда Сербия сделала по-настоящему серьезные уступки и даже Австрия задумалась, не умерить ли пыл, Германия поспешила окончательно рассориться с Россией, в которой видели оплот славянства. Покорись тогда Россия, как было в 1908 году, ей пришлось бы возобновлять тарифный договор с Германией (1916) с единственным выбором – соглашаться на экономическое рабство. Все сказанное известно, разумеется, однако о ходе событий следует напомнить, если мы готовы признать, что ключом к переустройству мира является Восток, хотя военная победа была одержана на Западе.

Как получилось так, что Германия совершила двойную ошибку – не просто вторглась во Францию, но вторглась туда через Бельгию? В Германии знали о слабости России и не опасались иллюзорной «восточной угрозы». Вероятно, направление наступления обусловило предположения, что британская и американская демократии крепко спят (первая – не исключено, а вторая – наверняка). Немецкому супермену суждено править миром, и немцы решили, что им открылся кратчайший путь к этой цели, вместо более длинного пути через Хартленд, власть над которым неизбежно им достанется, если только они сумеют лишить островитян «плацдарма» во Франции. Но была и другая, еще более веская причина, побудившая Германию к войне: такой выбор диктовала экономика. Немцы напали на славян ради рынков, сырья и плодородных земель; ведь ежегодно население Германии прирастало на миллион человек. Чтобы реализовать эту текущую политику живой силы, готовой завоевывать мир, но страдавшей от голода, Германия возродила Гамбург [191] До 1814 г. Гамбург принадлежал Франции, а после объединения Германии сделался крупнейшим морским портом и одним из важнейших промышленных центров страны. и построила все то, что означало имя этого города применительно к зарубежным авантюрам и развитию домашней индустрии. Сам же Гамбург ориентировался вовсе не на восток. По сути, немецкая стратегия определялась политической необходимостью.

В результате Берлин совершил принципиальную ошибку; Германия сражалась на двух фронтах, не решив для себя, на каком фронте она намерена победить. Можно, конечно, наносить удары сразу по двум флангам противника, правому и левому, но, если у вас недостаточно войск для полного уничтожения врага, вы должны заранее прикинуть, какой удар будет обманным, а какой – реальной атакой. Берлин замешкался с выбором политических целей – Гамбург и заморское владычество или Багдад и Хартленд, – а потому не смог поставить перед собой внятную стратегическую цель.

Немецкая ошибка по воле судьбы принесла нам победу и подарила чрезвычайно полезную возможность сосредоточиться мыслями на окончательном урегулировании ситуации в Восточной Европе и Хартленде. Если не стремиться к полному улаживанию так называемого «Восточного вопроса» в самом широком значении этого выражения, мы просто отложим решение вопроса на будущее, а нашим потомкам придется заново мобилизовывать силы для осады Хартленда. Урегулирование должно перераспределить территории, поскольку в Восточной Европе, а также – в большей степени – в остальном Хартленде мы имеем дело с областями, экономическое развитие которых едва началось. Если не заглядывать в будущее, прирост населения постепенно разрушит все договоренности.

Без сомнения, кто-то заявит, что немецкое мышление изменится вследствие поражения Германии. Впрочем, тот, кто готов поверить, будто мир во всем мире способно принести изменение мышления любой нации, – человек, безусловно, наивный. Обратимся за примерами в прошлое, к Фруассару [192] Жан Фруассар – французский хронист и поэт, автор «Хроник Франции, Англии, Шотландии, Испании, Бретани, Гаскони и соседних стран», важнейшего источника сведений о начальном этапе Столетней войны. или Шекспиру; у них мы обнаружим англичан, шотландцев, валлийцев и французов, вполне узнаваемых сегодня по основным характеристикам. Пруссаки – особый тип человеческого характера, со своими достоинствами и недостатками, и будет мудро действовать, исходя из предположения, что они и далее останутся верны своему типу. Сколь сокрушительное поражение мы бы в конце концов ни нанесли неприятелю, нам не следует чрезмерно радоваться победе; нельзя забывать о том, что северная Германии олицетворяет собой одну из трех или четырех наиболее жестоких пород в истории человечества.

Пусть в Германии состоялась революция, это не дает ни малейших оснований уповать на лучшее. Немецкие революции 1848 года оказались почти комическими в своей тщетности.

После Бисмарка в единой Германии был всего один канцлер, обладавший политической проницательностью (фон Бюлов), и в своей книге «Имперская Германия» он писал, что «немцы всегда достигали величайших свершений под крепким, надежным и твердым руководством». Следствием нынешнего беспорядка может быть только возникновение новой безжалостной организации, и жестокие организаторы ни за что не остановятся на достижении первоначальных целей.

Конечно, мне могут возразить, что, хотя прусское мышление ничуть не изменилось, а действительно стабильная прусская демократия развивается медленно, Германия, тем не менее, настолько обеднела после поражения, что она попросту не в состоянии угрожать кому-либо минимум полвека. Но не кроется ли за такими воззрениями ошибочное истолкование истинной природы богатства и бедности в современных условиях? Разве сегодня важна не производительная сила, а мертвое богатство? Разве не все мы – считая в том числе даже американцев – растратили свой мертвый капитал, разве не все мы, включая немцев, снова готовы начать гонку производительности, пускай практически с нуля? Франция потрясла весь мир, стремительно возродившись после катастрофы 1870 года, а ведь тогда промышленное производство было ничтожным, если сравнивать с сегодняшним. Трезвые расчеты приводят к выводу, что прирост производительности Великобритании, благодаря реорганизации и новым методам производства, обусловленным войной, должен намного превысить совокупный объем колоссальных военных долгов. Да, у нас есть Парижские соглашения; да, мы вправе лишать Германию всякого сырья, которое позволило бы ей конкурировать с нами. Однако, если прибегать к таким методам, о Лиге Наций рассуждать бессмысленно; мы обречены оставаться лигой союзников. Кроме того, откуда берется уверенность, будто мы непременно победим в экономической войне? Безусловно, у нас имеется преимущество перед Германией, но гандикап способен побудить противника удвоить или утроить усилия. Наполеон после Йены ограничил численность прусской армии 42 000 рекрутами, но стремление Пруссии избавиться от этого ограничения явилось залогом постепенного становления современной системы национальных призывных армий. Экономическая война с Германией, эксплуатирующей славян и опирающейся на Хартленд, в конечном счете лишний раз подчеркнет различие между континентом и островами, между сухопутной и морской силами, и никто из тех, кто мыслит о единстве Великого континента, связанного железными дорогами, не вправе безответственно пренебрегать подготовкой к неизбежной новой мировой войне и потенциальными итогами этой войны.