Джон Киган - Великая война. 1914–1918

Британцы пошли по иному пути увековечения памяти павших, общепринятому. Каждого погибшего хоронили в отдельной могиле, указывая имя, возраст, звание, полк, а также дату и место смерти. Если останки опознать не удавалось, на могильной плите выбивали слова Редьярда Киплинга, который сам потерял на этой войне сына: «Солдат Великой войны, известный Богу». Джон Киплинг служил в батальоне ирландских гвардейцев и погиб, очевидно, во время битвы при Лосе в сентябре 1915 года. Его тело не было обнаружено, и Редьярд Киплинг, вместе с женой работавший в Красном Кресте, четыре года пытался выяснить, что же случилось с его первенцем: все это время у него теплилась надежда, что, возможно, Джон попал в немецкий плен.

Имена тех, чья судьба осталась неизвестной, также выбиты на памятниках. Самый большой из них, в Тьеп-вале, содержит 70.000 фамилий пропавших без вести в боях на Сомме. Все захоронения, большие и маленькие, решили сделать похожими на классические английские кладбища — с оградой, зеленой травой между могилами, кустами роз у надгробных плит. В центре даже крохотных кладбищ ставили распятие, а на самых крупных еще и символический алтарь — Камень памяти, на котором начертана эпитафия «Их имена будут жить вечно». Эту библейскую фразу тоже выбрал Киплинг, ставший после войны членом комиссии по военным захоронениям. Таких кладбищ более 600 — землю под них выделило французское правительство, а комиссия, занимаясь их обустройством, наняла садовников и рабочих ухаживать за этими скорбными местами. Их посещают многие британцы, в том числе правнуки тех, кто там похоронен, о чем свидетельствуют трогательные открытки. Бывают там и граждане других стран. Эти мемориалы никого не оставляют равнодушным. За 80 лет прилежного ухода удалось добиться того, что теперь кладбища солдат Великой войны напоминают маленькие парки и сам ход времени придал им завершенность вечности. Весной, когда все цветет, кладбища становятся местом обновления и надежды, а осенью, когда падают листья, — сострадания и воспоминаний.

Цепочка британских кладбищ, протянувшаяся от Северного моря до Соммы и дальше, стала символическим мемориалом тем павшим на полях сражений Первой мировой, чья память не увековечена. Число их огромно. К 1.000.000 погибших граждан Британской империи и 1 700.000 французов следует прибавить 1 500.000 солдат империи Габсбургов, не вернувшихся с войны, 2.000.000 немцев, 460.000 итальянцев, 1.700.000 русских и сотни тысяч турок (их точное число так и не было подсчитано) [719] Herwig . P. 439; Whalen. P. 40. . Если сравнить потери с общим числом добровольцев и призывников, цифры могут показаться не такими уж большими. Для Германии это, например, около 3,5 % из тех, кто служил в армии. А если говорить о цвете каждой нации — самых молодых и здоровых… Смертность среди мужского населения в Британии превысила уровень, ожидавшийся с 1914 по 1918 год, в 7–8 раз, а во Франции в 10 раз и составила 17 % от числа призванных в армию. Примерно такой же была пропорция потерь среди младших возрастных групп в Германии. «В период с 1870 по 1899 год родилось около 16 миллионов мальчиков. Почти все они служили в армии, и около 13 % были убиты» [720] Winter J. Upheaval. P. 16–27. . Точно так же, как во Франции и Британии, эта цифра значительно выше среди мужчин, которые по возрасту были годны к воинской службе. «Возрастные группы мужчин 1892–1895 годов рождения, которым на момент начала войны было от 19 до 22 лет, уменьшились на 35–37 %» [721] Whalen . P. 41. . Другими словами, погиб каждый третий.

Неудивительно, что в послевоенном мире говорили о «потерянных поколениях» — родителей, чьи сыновья не вернулись, объединяло общее горе, а уцелевшие в бойне не могли избавиться от ощущения необъяснимости своего спасения, которое часто сопровождалось чувством вины, а иногда яростью и желанием мести. Британские и французские ветераны, надеявшиеся, что ужасы окопной войны больше не повторятся ни в их жизни, ни в жизни их сыновей, о мести не думали, но подобные мысли отравляли умы многих немцев, в первую очередь «фронтового бойца» Адольфа Гитлера. Уже в сентябре 1922 года в Мюнхене он грозил победителям возмездием. Так были посеяны семена Второй мировой войны.

Вторая мировая была продолжением первой — ее причины можно объяснить только озлобленностью и нестабильностью, которые оставил после себя предыдущий конфликт. В кайзеровской Германии, несмотря на громадные экономические успехи, а также престиж ее уважаемых во всем мире ученых, зрело недовольство, особенно несоответствием между военно-промышленной мощью и политическим положением среди других монархий и республик, в первую очередь Британии и Франции — не номинальных, а настоящих империй. Впрочем, довоенное недовольство было пустяком по сравнению с тем, которое возникло после Версальского мира. Вынужденная вернуть завоеванные в 1870–1871 годах Эльзас и Лотарингию, а также уступить независимой Польше населенные немцами Силезию и Восточную Пруссию, униженная принудительным разоружением, которое превращало армию в подобие небольшой жандармерии, запрещением иметь флот и авиацию, шантажируемая продолжением блокады и неминуемым голодом, если мирный договор не будет подписан, республиканская Германия затаила обиду намного сильнее той, что искажала ее внешнюю и внутреннюю политику до 1914 года. Великодушие либерального и демократического правительства Веймарской республики не могло смягчить это недовольство. Политика умеренности, в том числе в дипломатической области, в годы экономического хаоса уничтожившая немецкий средний класс, а также смирение перед французской и британской оккупацией и политикой репараций задевали национальную гордость, играли на руку экстремистским силам, которым противостояло правительство. В 20-х годах прошлого столетия немецкая либеральная демократия свысока смотрела на два противоположных течения — марксистское и национал-социалистическое, а между тем последнему было суждено ее свергнуть.

Освобождение народов Восточной Европы от немецких династий Гогенцоллернов и Габсбургов не принесло спокойствия в новые государства, которые они основали. Ни одно из них — ни Польша, ни Чехословакия, ни Королевство сербов, хорватов и словенцев, которое в 1929 году переименовали в Югославию, — при получении самостоятельности не было достаточно однородным для устоявшейся политической жизни. Независимость Польши почти сразу оказалась под угрозой из-за попыток отодвинуть границу как можно дальше на восток, за пределы исторически обоснованной линии. В последовавшей войне с Советской Россией ее армия едва избежала поражения. Неожиданный успех, хотя и рассматривался как национальный триумф, принес новой стране национальные меньшинства, в основном украинцев, которые уменьшили долю поляков до 60 %. Более того, включение в состав Польши исторических немецких земель на западе, а также Восточной Пруссии — колыбели немецких воителей — в 1939 году дало Гитлеру повод для повторения агрессии 1914-го. Чехословакия также унаследовала от империи Габсбургов этническое меньшинство, судетских немцев, что обострило межнациональные отношения в молодом государстве, с гибельными последствиями для его целостности в 1938-м. Национальные противоречия в Югославии при желании можно было сгладить, но, как показали дальнейшие события, стремление православных сербов к доминированию, особенно над исповедовавшими католицизм хорватами, с самого начала подрывало единство страны. Внутренние конфликты ослабили способность Югославии сопротивляться итальянскому и немецкому вторжению в 1941 году.