Йохан Арнасон - Цивилизационные паттерны и исторические процессы

Если говорить коротко, аналитическое различение между культурой и социальной структурой предполагает интерпретативный контекст, который становится более заметным, когда мы переходим на цивилизационный уровень. Имея это в виду, следует рассмотреть теперь второй шаг сильной программы. Он основывается на «приверженности принципу полной и убедительной герменевтической реконструкции социальных текстов» 52 52 Alexander J., Smith P. Op. cit. P. 13. . Герменевтический аспект, являющийся латентным на первом шаге, выходит здесь на первый план и служит оправданием сильного акцента на понимании культуры прежде объяснения ее взаимодействия с социальными силами. Этот герменевтический поворот явно связан с процедурой «насыщенного описания» Клиффорда Гирца, которая прилагается к широкому спектру смыслов социальной жизни. Но основной фокус направлен на «понятие культурной структуры как социального текста» 53 53 Ibid. P. 14. не в последнюю очередь потому, что парадигма текста может опираться на концептуальные ресурсы вне сферы социальных наук. Сильная программа тем самым присоединяется к наиболее значительным представителям герменевтики, таким как Ханс-Георг Гадамер и Поль Рикёр, выделяя текст в качестве модели артикулированного, закрепленного и действительного значения и, следовательно, в качестве универсального ключа ко всей культурной проблематике. Обобщенное понятие «социального текста» означает целый спектр смысловых паттернов, более или менее непосредственно связанных с социальными практиками.

Тексты в буквальном, неметафорическом смысле, конечно, являются важной частью мира культуры, хотя их относительный вес и специфическая роль значительно варьируются. Но текстуальная модель, которую предполагают инкорпорировать в сильную программу, не просто выделяет заметную и значимую часть культуры в целом, но также предлагает рассматривать соответствующие аналогии между частью и целым. Если использовать терминологию, которая сегодня утратила былую популярность, эта парадигма объединяет метонимический и метафорический аспекты. Такое двойственное обоснование текстуальной модели, очевидно, требует дальнейших размышлений о ее смысле, проблемах и ограничениях. Как я попытаюсь показать, цивилизационная перспектива – в особенности сравнительная – может пролить свет на эти вопросы. Но, прежде чем продолжить обсуждение в данном контексте, следует кратко рассмотреть концептуальные границы. Последствия цивилизационного подхода для отдельных вопросов – в данном случае вопроса о текстах, их роли и парадигмальном статусе – будут зависеть от предварительных демаркаций, не в последнюю очередь от включения или исключения определенного исторического опыта.

Сторонники цивилизационного анализа определяли его исторические горизонты тремя различными способами. Наиболее широкий взгляд прилагает модель множественных цивилизаций к безгосударственным обществам (либо примитивным, если использовать термин, который приобрел сомнительную репутацию, но не должен пониматься как априорно уничижительный). Сравнительный цивилизационный анализ может тем самым в принципе быть расширен до начала человеческой истории. Этот подход, несмотря на некоторые нерешенные вопросы, преобладал в работах Марселя Мосса. Он подразумевает минималистскую концепцию цивилизационных паттернов: они выступают характерными чертами социальных формаций в больших масштабах. В основополагающем тексте, написанном совместно с Дюркгеймом, Мосс подчеркнул этот макросоциальный аспект, и он остается существенным для цивилизационных подходов. Но проблема заключается в том, что обобщенная концепция цивилизации, по-видимому, не оставляет места для более специфических определяющих характеристик. Цивилизации оказываются просто обществами в широком смысле. Макс Вебер не поднимал этот вопрос, но его фокус на культурных мирах и великих традициях предполагает другую концепцию цивилизационного поля: оно располагается в области писаной истории и подразумевает определенный уровень социального развития. Определение подобного типа, но более явное и специфическое, пользовалось наибольшим влиянием в недавних дискуссиях. Ш. Эйзенштадт принимает «цивилизационное измерение» человеческих обществ, в центре которого взаимодействие интерпретативных паттернов и институциональных правил, но утверждает, что оно стало явным лишь в осевую эпоху в течение нескольких столетий в середине первого тысячелетия до н. э. и характеризовалось беспрецедентно радикальными изменениями во взглядах на мир в основных культурных традициях. Согласно Эйзенштадту, логика, лежавшая в основе этих инноваций, и ее трансляция в долговременную социальную динамику становятся основными темами цивилизационного анализа. Общий знаменатель «осевых» трансформаций – новое разделение мира на «трансцендентный» и «мирской» уровни бытия – может быть использован для оправдания сдвига от хронологических к типологическим критериям. Изменения осевого типа более не ограничиваются определенным периодом, но могут происходить в других условиях. Однако оказалось сложным сохранить модель общего паттерна, вначале проявившегося в период исключительной творческой активности, а затем повторенного в иных контекстах. Кажется очевидным, что текущая стадия дискуссии отмечена усилением акцента на многообразных констелляциях в течение осевого времени, а также на оригинальности дальнейших трансформаций. Следующим моментом, который выходит на первый план в этих дискуссиях, является потребность в более комплексном понимании культурных паттернов и развития, предшествовавших осевому времени. Чрезмерно обобщенная осевая модель соседствовала со слишком упрощенным взглядом на предшествующие культуры – в особенности архаические цивилизации, как мы можем их назвать, – и их наследие.

Все вышесказанное не ставит под сомнение исключительное значение осевой эпохи. Но ввиду споров об этом значении и отношении данной эпохи к другим периодам трансформации представляется неправильным выделять ее в качестве вступления истории в явно цивилизационную стадию. Более убедительной может оказаться третья альтернатива: поворотный момент, который часто отождествляется с возникновением цивилизации tout court , но может также рассматриваться как первое формирование различных цивилизационных паттернов (Месопотамия и Египет являются показательным примером, но сравнительный анализ должен иметь дело с более широким спектром явлений). Эти архаические цивилизации разделяют основные компоненты, которые они определяют, комбинируют и развивают многообразными способами. Ранние паттерны государственности и городской жизни являются определяющими чертами, которые различаются от случая к случаю. Более того, сакральная власть кажется парадигматической формой раннего государства, подверженной значительным вариациям, но не ставившейся под сомнение до более позднего периода. Возникновение и последующие трансформации сакральной власти связаны с более широким реструктурированием отношений между божественным и человеческим мирами. Наконец, изобретение и использование письменности – в контекстах, которые различаются между архаическими цивилизациями, – представляют собой значительную культурную трансформацию. Она проложила путь к формированию письменных традиций, ставших ключевым фактором цивилизационной динамики.