Франс Вааль - Наша внутренняя обезьяна. Двойственная природа человека

Мы, люди, многое потеряем, если не сумеем защитить наших самых близких родственников, с которыми у нас общие почти все гены и которые лишь незначительно отличаются от нас. Если мы позволим им исчезнуть, то с таким же успехом мы можем позволить исчезнуть и всем остальным живым существам, и тогда идея о том, что мы – единственный разумный вид на планете, превратится в самосбывающееся пророчество. Хоть я всю свою жизнь изучал человекообразных обезьян в неволе, но достаточно видел их и в дикой природе, чтобы чувствовать, что жизнь этих существ там – их достоинство, неразрывная связь с местообитанием, роль, которую они играют в природе, ничем не восполнима для человека. Потеря всего этого будет означать для нас потерю огромной части самих себя.

Дикие популяции человекообразных обезьян бесценны, когда дело касается изучения нашей прошлой эволюции. Например, мы очень плохо понимаем, почему бонобо и шимпанзе так отличаются друг от друга. Что произошло 2,5 млн лет назад, когда их ветви разделились? Была ли предковая человекообразная обезьяна больше похожа на шимпанзе или на бонобо? Мы знаем, что сейчас бонобо, в отличие от шимпанзе, обитают в местах, более богатых пищевыми ресурсами, таких, которые позволяют кормиться вместе смешанным группам из самок и самцов. Это способствует бóльшему социальному взаимодействию, чем у шимпанзе, которые в поисках пищи разделяются на небольшие партии. Такое «сестринство» среди неродственных друг другу самок, характерное для бонобо, не было бы возможно без постоянных и обильных источников пищи. У бонобо есть доступ к огромным плодовым деревьям, на которых могут прокормиться много особей сразу, также они питаются травянистыми растениями, в обилии встречающимися в нижнем лесном ярусе. Поскольку те же самые растения являются основой рациона горилл, высказывались предположения, что полное отсутствие горилл в местах обитания бонобо сыграло для последних положительную роль, оставив им нишу, закрытую для шимпанзе, конкурирующих в своем ареале с гориллами за источники пищи.

У бонобо есть еще одна интересная черта, свойственная и нам: они тоже «вечно молодые» приматы. Явление «неотении», или ювенилизации (то есть задержки развития, ведущей к сохранению детских или даже эмбриональных признаков у взрослых особей), в приложении к нашему собственному виду рассматривается с тех пор, как голландский анатом сделал в 1926 г. шокирующее заявление: Homo sapiens выглядит как плод примата, достигший половой зрелости. Стивен Джей Гулд считал сохранение детских черт уникальной особенностью человеческой эволюции. Он не знал о бонобо, у взрослых особей которых сохраняется небольшой округлый череп детеныша шимпанзе, а также белый пучок шерсти на месте хвоста – шимпанзе их утрачивают с пятилетнего возраста. Голоса взрослых бонобо такие же высокие, как у детенышей шимпанзе, бонобо всю жизнь сохраняют игривость, и даже фронтально ориентированная вульва самок считается неотеническим признаком, также присутствующим у нашего собственного вида.

Человеческая неотения проявляется в нашей безволосой коже и, особенно, в шарообразном черепе и плоском лице. Взрослые люди внешне очень похожи на совсем юных человекообразных обезьян. Неужели венец творения – результат приостановки в развитии? Нет сомнений, что наш успех как вида связан с тем фактом, что мы переносим изобретательность и любознательность юных млекопитающих во взрослую жизнь. Нас назвали «человек играющий» – Homo ludens [44] Имеется в виду классическая работа Йохана Хёйзинги «Человек играющий» (Homo ludens, 1938), посвященная сущности феномена игры и универсальному значению ее в человеческой цивилизации. – Прим. ред . . Мы играем до самой смерти, мы поем и танцуем и наращиваем знания, читая научно-популярную литературу и посещая университетские занятия для пожилых людей.

Нам необходимо оставаться молодыми душой. Учитывая, что человечество не может возлагать надежды на продолжение биологической эволюции, приходится отталкиваться от существующего обезьяньего наследия. Поскольку мы весьма нежестко запрограммированы и хлебнули эликсира юности, который преподнесла нам эволюция, это наследие необыкновенно богато, разнообразно и обеспечивает нам широчайшие возможности для приспособления.

Из-за почти идеальной координации и готовности пожертвовать собой за общее дело колонии муравьев часто сравнивают с социалистическими обществами. И там и там – рай для трудящегося. Однако при сопоставлении с порядком в муравейнике даже самый вымуштрованный человеческий трудовой коллектив выглядит как неэффективная анархия. Люди после работы идут домой, выпивают, сплетничают, ленятся – ничего этого уважающий себя муравей никогда бы не сделал. Невзирая на масштабнейшую пропагандистскую деятельность коммунистических режимов, люди отказываются жертвовать собой ради общего блага. Мы думаем об интересах сообщества, но не до такой степени, чтобы забывать о своих собственных. Коммунистический проект провалился потому, что система стимулирования экономики была оторвана от человеческой натуры. К сожалению, это произошло только после того, как он спровоцировал невероятные страдания и огромное количество смертей.

Нацистская Германия стала ареной совершенно иной идеологической трагедии. И здесь коллективное ( das Volk ) было поставлено выше индивидуального, но, вместо того чтобы полагаться на переустройство общества, были выбраны методы назначения козла отпущения и манипуляции представлениями о генетике. Людей разделили на «высшие» и «низшие» типы, и первых нужно было защищать от загрязнения путем смешения со вторыми. Выражаясь чудовищным языком нацистов, чтобы обеспечить здоровье немецкой нации ( Volk ), требовалось уничтожить злокачественные элементы. Эта идея осуществлялась самым ужасным образом, вследствие чего биология приобрела дурную славу в западных обществах.

Однако не следует думать, что лежащая в основе такой селекции идеология была связана исключительно с тем временем и местом. В первое десятилетие XX в. евгеническое движение, стремившееся улучшить человечество путем «размножения более приспособленного племени», широко распространилось и обрело большую популярность и в США, и в Великобритании. На основании идей, уходящих корнями в представления Платона об идеальном государстве, считалась допустимой кастрация преступников. А социал-дарвинизм – идея, что в экономике, построенной на принципе laissez faire (то есть в которую не вмешивается государство), сильные победят в конкуренции слабых, что приведет к общему улучшению населения, – и в наши дни служит источником вдохновения для создателей политических программ. В соответствии с этой точкой зрения бедным не следует помогать, чтобы не нарушать естественный порядок.