Франс Вааль - Наша внутренняя обезьяна. Двойственная природа человека

Неизбежная двойственность человеческой натуры прежде всего определяется интеллектом. Даже если мы привычно переоцениваем свою рациональность, невозможно отрицать, что человеческое поведение есть сочетание эмоционального порыва и разума. Нам не слишком хорошо удается контролировать древние стремления к власти, сексу, безопасности и пище, однако мы привыкли взвешивать все за и против, прежде чем приступаем к конкретным действиям. На человеческое поведение серьезнейшим образом влияет опыт. Мысль, казалось бы, слишком очевидная, чтобы даже упоминать об этом, и тем не менее такой подход кардинально отличается от того, как это нам преподносили биологи. В 1960-е гг. почти на каждую сколь-нибудь выраженную у человеческого вида наклонность навесили ярлык «инстинкта», а Instinktlehre (что по-немецки означает «теория инстинктов») Конрада Лоренца даже включала в себя «парламент» инстинктов, связывающий их все вместе. Однако проблема с термином «инстинкт» заключается в том, что он принижает значение обучения и опыта. Подобная тенденция существует и в некоторых современных научных кругах, только теперь в фавор вошел термин «модуль». Модульная теория сравнивает человеческий разум со швейцарским армейским ножом, к которому в ходе эволюции добавлялись модули для разных целей: от распознавания лиц и использования орудий до дружбы и заботы о детях. К сожалению, никто не знает точно, что такое «ментальные модули», и доказательства их существования не более ощутимы, чем свидетельства существования инстинктов.

Невозможно отрицать, что у людей есть врожденные предрасположенности, однако я не рассматриваю нас как существ, слепо выполняющих генетические программы, заложенные природой. Я скорее воспринимаю нас как импровизаторов, гибко приспосабливающихся к другим импровизаторам на сцене, а наши гены подают нам предложения и подсказки. То же самое относится к нашим собратьям-приматам. Позвольте объяснить это на примере Йеруна – шимпанзе из арнемского зоопарка Бюргерса, который повредил в драке руку. Йерун выстраивал союз с молодым, набиравшим силу самцом Никки, но во время перебранок при налаживании партнерства Никки его укусил. Хотя рана была неглубокая, Йерун сильно прихрамывал. Однако через пару дней у нас создалось впечатление, что хромал он в основном, когда молодой самец был неподалеку. Всякий раз, видя хромающего Йеруна, мы отмечали, где в этот момент находится Никки. Обнаружилось, что определяющую роль играло то, видел ли его Никки. Например, Йерун шел мимо сидящего Никки, и все то время, пока оставался в поле его зрения, скорбно хромал, но, как только оказывался у него за спиной, снова начинал ходить совершенно нормально.

Йерун, по-видимому, изображал хромоту, чтобы партнер относился к нему помягче и, может быть, даже выразил какое-то сочувствие. Вредить приятелю – шаг довольно глупый, и Йерун словно указывал на это Никки, преувеличивая свои страдания. Притворство и показуха, разумеется, нам знакомы, поскольку мы все время этим занимаемся. Например, семейная пара старается на публике выглядеть счастливой, чтобы скрыть свои напряженные отношения, или люди смеются над глупой шуткой босса. Стремление производить определенное впечатление – это то, что роднит нас с обезьянами.

Недавно мы просмотрели сотни записей шуточной борьбы между юными шимпанзе, чтобы увидеть, когда они больше всего смеются. Во время игры обезьяны открывают рот, и выражение их лиц в этот момент очень напоминает мимику людей при смехе. Особенно нас интересовало взаимодействие детенышей с большой разницей в возрасте, поскольку в этом случае довольно обычным делом является переход игр в более грубую форму. Как только это происходит, вмешивается мать младшего драчуна, причем иногда она бьет его обидчика по голове. Старший шимпанзеныш, ясное дело, хочет этого избежать. Мы обнаружили, что подростки, играющие с маленькими детенышами, смеялись гораздо больше, когда на них смотрели матери их младших приятелей. Они будто говорили: «Смотрите, как нам весело!» А когда они оказывались наедине с малышами, то смеялись меньше. Следовательно, их поведение зависело от того, может ли их увидеть мать малыша. Под ее взором они просто лучились весельем, чтобы взрослые их не трогали.

Притворство во время игры или в среде политических противников является одной из причин того, что мне сложно поверить в теорию о животных, слепо подчиняющихся инстинктам. Человекообразные обезьяны отнюдь не запрограммированы генетически на то, когда хромать, а когда смеяться, но они остро чувствуют социальное окружение. Как и люди, они обдумывают множество лежащих перед ними возможностей и решают, что делать, в зависимости от обстоятельств. В лаборатории человекообразных обезьян обычно проверяют, предлагая им абстрактные задачи, такие как поиск вознаграждения, на которое указывают экспериментаторы, или количественная оценка четырех, пяти или шести предметов по признаку «больше», «меньше» (способность, известная под названием «различение множества»). Если им это не удается, а иногда такое случается, зачастую делается вывод, что мы умнее них. Однако, когда обезьяны находятся в своем сообществе и общаются с теми, кого знают всю жизнь, создается впечатление, что они не менее умны, чем мы.

Один из самых простых способов проверить это – поместить человека в группу шимпанзе. Конечно, это нереально, потому что силой шимпанзе намного превосходят людей. Тем не менее давайте представим, что мы нашли кого-то достаточно сильного, чтобы противостоять взрослым шимпанзе. Тогда, вероятно, мы могли бы увидеть, насколько хорошо человек может вписаться в сообщество обезьян. Настоящим вызовом для него было бы завести друзей, не проявляя чрезмерной покорности, потому что без определенного уровня агрессивности любой индивидуум в итоге просто окажется в самом низу иерархии, а то и похуже. Как и в реальной жизни, чтобы достичь успеха, он не должен быть ни агрессивным задирой, ни тряпкой. В этой ситуации бесполезно скрывать страх или враждебность, потому что язык человеческого тела для шимпанзе как открытая книга. Могу заранее сказать, что освоиться в группе шимпанзе было бы ничуть не проще, чем в среднестатистическом человеческом коллективе на работе или в школе.

Все это говорит о том, что социальная жизнь человекообразных обезьян во многом связана с рациональным принятием решений. По этой причине если сравнивать между собой людей, шимпанзе и бонобо, то придется выйти далеко за пределы таких понятий, как «инстинкты» или «ментальные модули», как бы мы их ни определяли. Все три наших вида сталкиваются с похожими социальными дилеммами, и им приходится преодолевать одни и те же противоречия на пути к высокому статусу, половым партнерам и ресурсам. Для поиска решений они используют все свои умственные способности. Правда, наш вид способен заглядывать намного дальше вперед и оценивать больше вариантов, чем обезьяны, но это вряд ли можно считать фундаментальным различием. Даже если мы используем самый лучший шахматный компьютер, правила игры в шахматы все равно остаются прежними.