Владимир Воейков - С царем и без царя

Однажды в конце лета следователь сказал мне: «Как ни ищи, с какой стороны ни подходи, а в денежном вопросе ни к чему придраться нельзя — не только в казенных, но и в частных делах».

В августе из крепости отбыли Сухомлинов и его жена. Суд над ними продолжался 32 дня и закончился 12 сентября оправданием Е. В. Сухомлиновой и приговором к бессрочной каторге В. А. Сухомлинова. Все, что было сделано на посту министра генералом Сухомлиновым, сумевшим своими плодотворными реформами поднять боеспособность армии, дать ей возможность успешно провести мобилизацию 1914 года, улучшить военные сообщения, блестяще организовать интендантскую часть, — все это было забыто, когда на фронте обнаружился недостаток снарядов, до чудовищных размеров раздутый прессой и личными врагами Сухомлинова, возглавляемыми Гучковым. Вероятно, не всем известно, что недостаток снарядов обнаружился не в одной русской армии — его переживали все воевавшие государства, и он же помешал французской армии использовать успех марнского боя, купленный гибелью несметного количества русских жизней на полях Восточной Пруссии.

Предшествовавшее суду над В. А. Сухомлиновым следствие производилось людьми, находившимися под гипнозом раздутого общественного мнения, причем как во время следствия, так и в течение процесса допускались нарушения закона, вроде выяснения частной жизни супругов и т.п.; весь же процесс проходил под давлением и угрозами чинов караула распропагандированного Преображенского полка, которым некоторые члены суда считали допустимым давать в частных разговорах разъяснения обвинительных доводов против подсудимого. На этом процессе впервые явился продукт революции «прокурор-общественник», который должен был освещать процесс с точки зрения «революционного права». Сей муж высказал в своей речи мысль, что, если бы генерал Сухомлинов и не был виновен, обвинительный приговор должен быть вынесен для удовлетворения возбужденного общественного мнения. По-видимому, только благодаря переходу на этот путь и удалось обвинить В. А. Сухомлинова, так как ни комиссия генерала Петрова, ни затем чрезвычайная следственная комиссия не нашли подтверждения ни одного из фактов, распространявшихся прессой, Государственной думой и врагами В. А. Сухомлинова. Имя Сухомлинова непосредственно связывалось с именем полковника Мясоедова, обвиненного и повешенного в 1915 году. Этот строгий приговор был вынесен составом военного суда, сменившим по распоряжению великого князя Николая Николаевича другой состав, который накануне не нашел в действиях полковника Мясоедова приписываемых ему преступных деяний. Остается неразрешенного загадка: кому так необходимо было обвинить полковника Мясоедова в измене и предательстве? Все обвинение его было построено на бездоказательном докладе поручика Колаковского, отпущенного, по имевшимся сведениям, из немецкого плена под условием организовать в России ряд террористических актов. Может быть, Колаковский и не погрешил против истины в данных им показаниях, а может быть, он был каким-нибудь путем до этих показаний доведен...

В дни своей власти Временное правительство возбудило вопрос о пересмотре обвинения полковника Мясоедова и причастных к нему вдовы полковника Мясоедова и других. Военно-прокурорский надзор, вновь расследовав дело, пришел к заключению, что данных для признания полковника Мясоедова виновным не имеется, а потому Временному правительству пришлось это дело прекратить.

Невзирая на то что две следственные комиссии не нашли подтверждения возведенных еврейской прессой на В. А. Сухомлинова обвинений, в публике многие продолжали смотреть на него как на тяжкого преступника.

В бытность свою уже беженцем в Германии В. А. Сухомлинов, узнав однажды, что в Саксонии ищут учителя русского языка в немецкую школу, предложил свои услуги. «Конечно, мы его туда не пустили», — с гордостью сказал мне один из моих соотечественников.

В начале 1926 года В. А. Сухомлинов скончался в Берлине. Когда тело его было предано земле на русском кладбище, совершавший богослужение архиерей сказал у могилы несколько теплых слов, которыми выразил сострадание к человеку, видевшему за последние годы своей жизни так много горя. Нашелся милый соотечественник, позволивший себе, к великому возмущению присутствовавших, даже в такую минуту возразить архиерею в резкой форме и сказать по адресу покойного несколько грубых слов. Этот факт свидетельствует о том, как сильно действует на людей массовый психоз, заставляя их повторять с чужих слов то, о чем они ровно никакого понятия не имеют и в чем даже разобраться не хотят.

Освобождение мое из Петропавловской крепости и помещение в больницу.

Однажды в начале августа ко мне в камеру вошли два солдата и обратились с вопросом: «За что вы сидите?» Я ответил, что они должны это лучше знать, так как те, кто приказал меня держать взаперти, вероятно, объяснили им причину моего заключения.

Не удовлетворившись таким ответом, солдаты, как я впоследствии узнал, стали обсуждать этот вопрос в комитете команды, постановившем послать ко мне двух уполномоченных для подробного выяснения моих преступных деяний против народа. И на этот раз не узнав от меня ничего нового, солдаты решили командировать на румынский фронт в лейб-гусарский полк, которым я командовал больше шести лет, трех делегатов: они должны были опросить оставшихся в полку гусар, каким я был командиром. Таких старых гусар, как мне говорили, оказалось 28 человек. Они (по солдатскому выражению) меня одобрили, сказав, что я всегда заботился о своих солдатах и был хотя и строг, но в то же время и справедлив.

Получив от вернувшейся делегации благоприятные обо мне отзывы, наблюдательная команда обратилась к членам следственной комиссии, как мне потом говорили, с требованием выяснить мою вину перед народом. Может быть, это обстоятельство и было причиной постановления чрезвычайной следственной комиссии о переводе меня в другую тюрьму.

В конце августа ко мне вошли трое-четверо солдат наблюдательной команды и сообщили о принятом ими новом решении — предложить мне не соглашаться на перевод в другую тюрьму. Я ответил, что власть в их руках и они сами могут заявить следственной комиссии о своем решении; я же могу им дать только один совет — когда придет моя жена на прием, поставить ее об этом в известность.

Результат всей этой истории получился самый неожиданный: председатель комиссии Н. К. Муравьев, встретив мою жену, сообщил ей, что они постановили разрешить перевести меня из Трубецкого бастиона, для чего необходимо признать меня больным и поместить в какую-нибудь больницу, причем добавил, что просит ее поторопиться с приисканием соответствующего помещения для меня.