Оскар Шервин - Шеридан

В тот вечер, когда произошел скандал в театре, среди публики находилась темноволосая и черноокая юная леди двадцати одного года от роду по имени Фрэнсис Чемберлен, уже прославившая себя как писательница и одна из «трех литературных граций». (Двумя другими были миссис Каули и миссис Гриффитс.) Доктор Парр, знававший мисс Чемберлен до того, как он стал преподавателем в Харроу, называл ее «поистине небесным созданием».

Достойное поведение Томаса Шеридана в трудную минуту сделало его в глазах мисс Чемберлен настоящим героем. Она незамедлительно выступила в печати с памфлетом, способствовавшим резкому повороту общественного настроения в пользу Шеридана, и опубликовала вдобавок поэму «Совы», в которой этим ночным птицам крепко доставалось от Аполлона. В скором времени они познакомились в доме сестры Шеридана и были помолвлены.

Весной 1747 года они обвенчались и поселились в Дублине на Дорсет-стрит. Супруги были приняты в высшем обществе и подружились с такими именитыми семействами, как Лейнсборо, Чарлемонты, Оррери и Кэнинхемы. Шеридан основал дублинский Бифштекс- клуб, где мир Дублинского замка — резиденции вице-короля — общался с миром богемы, и усадил на председательское место, бросив дерзкий вызов общественному мнению, разбитную Пег Уоффингтон. При всем том он слыл придирчивым руководителем, сторонником строгой дисциплины и человеком педантичных религиозных привычек, который никогда не опаздывал к семейной молитве. Правда, он частенько сдабривал молитву хорошо взбитой смесью бренди с сахаром и водой, может быть, и не такой крепкой, как излюбленная принцем-регентом диаболина, но все же достаточно сильно действующей для того, чтобы сбросить Шеридана со стула на пол как раз в тот момент, когда он читал своим двум сыновьям проповедь о вреде пьянства.

Единственный недостаток своей жены Шеридан усматривал в том, что она слишком уж просто одевалась. Она обычно носила коричневые шелковые платья, а дома надевала скромный чепец, приличествующий, скорее, почтенной матроне. Вместе с тем, по признаниям современников, ее фигура, шея и руки были редкой красоты. Она не любила рисоваться, выставлять свою красоту напоказ, вызывать восхищение. Как и многие другие дамы той эпохи, начиная с самой королевы, она имела привычку понюхивать табачок. Один попутчик в почтовой карете, курсировавшей между Лондоном и Уиндзором, восторженно заметил, когда миссис Шеридан сняла перчатку, чтобы взять понюшку табаку: «Немногие леди, сударыня, так долго прятали бы от нас столь прелестную руку».

Шериданы растили детей и счастливо жили в Дублине вплоть до того момента, когда второй публичный скандал в Королевском театре вынудил отца семейства покинуть свой родной дом и пределы королевства.

На учрежденный Шериданом Бифштекс-клуб смотрели в Дублине с подозрением, видя в нем политическую опору для непопулярного правительства, а когда в феврале 1754 года на подмостках Королевского театра возобновили постановку вольтеровского «Магомета», некоторые строки из этой трагедии, которые были восприняты как обличение правителей Ирландии, вызвали бурю аплодисментов. Зрители потребовали, чтобы Диггс, джентльмен-актер, произносивший по роли эти строки, прочел их вторично. Шеридан распек Диггса за то, что он ответил на вызов, и прочел членам своей труппы скучнейшую нотацию на тему о том, сколь постыдно домогаться популярности с помощью политических намеков или какого бы то ни было выделения чуждых поэзии моментов, будь то голосом, жестом или взглядом. Диггс спросил, что ему делать, если публика потребует повторного исполнения, и получил отрывистый ответ: «Поступайте, как сочтете нужным». Диггс, возмущенный тем, что его посмели отчитывать, искал случая отомстить. И этот случай представился ему 2 марта 1754 года на очередном представлении «Магомета».

Когда его вызвали на бис, требуя повторения не столько поэтичных, сколько злободневных строк:

Диггс, ничтоже сумняшеся, объявил зрителям, что Шеридан запретил бисировать эти строки. Оглушительные крики: «Директора! Директора!» — сотрясли воздух. Шеридан, убежденный в том, что публика замышляет недоброе против него лично, незаметно ускользнул домой, и злоумышленники целый час дожидались его возвращения. Потом снова стали криками вызывать директора. Директор все не являлся. Верноподданнический возглас: «Да здравствует его величество король Георг! Ура! Ура! Ура!» — вызвал среди националистов взрыв несдерживаемой ярости. Не успело еще отзвучать последнее «ура», как начался погром. Зрители переворачивали скамьи, крушили канделябры; лавиной вкатившись на сцену, они исполосовали шпагами дорогой занавес, опрокинули каминную решетку в кассе театра, рассыпали по всему полу пылающие угли — в общем, разнесли в театре все, что могли.

Но на этом несчастья Шеридана не кончились. Четвертый ребенок, появившийся в его семье, умер в конвульсиях, не прожив и трех месяцев. Герцог Дорсетский предложил своему разоренному протеже пенсию в размере 300 фунтов в год, но Шеридан, гордый стоик, от нее отказался. Весь девятилетний труд пошел прахом. Нашему незадачливому директору ничего не оставалось, как сдать свой театр в аренду и отбыть в Лондон.

Там Шеридан начал было играть Гамлета поочередно с Ричем в театре Ковент-Гарден, но предприятие это успеха не имело, и его провал лишь способствовал процветанию театра Друри-Лейн. Если все эти испытания подорвали здоровье Шеридана, то они не смогли сломить его неукротимый дух; он увидел в них перст судьбы, указующий ему иную стезю, пойти по которой он, кстати, собирался с самого начала. Не теряя времени, он предуготовил себя к выполнению высокой педагогической миссии и за три недели сочинил эссе, посвященное доказательству того, что безнравственность, невежество и дурной вкус берут начало в несовершенной системе образования, исправлению которой могло бы способствовать «возрождение искусства правильной речи и обучение нашему собственному языку». Итак, Шеридан вознамерился совершенствовать род людской с помощью риторики.

По приезде жены с детьми, которых Шеридан теперь вызвал к себе, все семейство поселилось в доме на углу Бедфорд-стрит и Генриетта- стрит, близ площади Ковент-Гарден, где и проживало, когда находилось в Лондоне, вплоть до 1768 года. Здесь Шериданы стояли вечерами у открытого окна, дожидаясь прихода знаменитого лексикографа, тогда еще трудившегося над своим словарем. «Возьми-ка свой театральный бинокль, — говаривал Шеридан жене. — Вот идет Джонсон, его можно узнать по походке».