Оскар Шервин - Шеридан

Долги — характернейшая примета того века, поистине «золотого века» для должников. Считалось, что долги никоим образом не бросают тень на репутацию человека. Был популярен тост: «За длинные пробки и длинный кредит». Обрушиваясь с критикой на законы о долгах, Берк горько сетовал на то, что эти законы исходят из презумпции о кредитоспособности каждого человека — презумпции, которая, по его словам, совершенно не соответствует реальным фактам. В среде богемы, как в низших, так и в высших ее слоях, залезать в долги было чем-то само собой разумеющимся. Двое известных драматургов, ученых и остроумцев того времени, Мерфи и Камберленд, были в долгах по уши, причем Мерфи расплачивался (без намерения обмануть кредитора) векселями, которые отказались акцептовать, и уже запроданными авторскими правами. Даже беднягу Тикелла, по уверению его жены, «изводят заимодавцы, требующие денег, которых у нас, бог видит, вовсе нет». Знатным дамам из общества иной раз приходилось занимать пять фунтов у своих лакеев, потому что эти бесконечные бутоньерки и шелковые чулки были сущим разорением. Родни так запутался в долгах, что выпутаться ему удалось только благодаря щедрости французского фельдмаршала. К 1773 году Фокс задолжал 100 тысяч фунтов, и девять раз в течение этого года к нему приходят на дом взыскивать долги по исполнительному листу. Союзник Фокса генерал Бергойн вынужден был, прежде чем отправиться воевать в Америку, скрываться от кредиторов во Франции. Даже Питту не было покоя от судебных приставов, а что касается наследного принца, то в 1786 году заместитель шерифа целых два дня фактически оккупировал его резиденцию, Карлтон-хаус, хотя дело шло о взыскании незначительной суммы порядка шестисот фунтов. Одни несостоятельные должники брали взаймы у других, таких же неплатежеспособных; вот самый поразительный пример: накануне отъезда в Ньюмаркет на скачки Фокс обратился к Шеридану с просьбой ссудить ему денег.

Огромные долги Фокса оплатил не только богач отец, но также и друзья, собравшие деньги по подписке, что обеспечило Фоксу безбедное существование. За много лет до этого у Брукса уже проводился сбор взносов на погашение долгов Фокса. (Обсуждая этот шаг, один из членов клуба деликатно осведомился у Селвина: «Как примет все это Чарлз?» «Не мешкая», — услышал он в ответ.) Кроме того, в 1802 году герцог Бедфордский оставил Фоксу по завещанию не меньше 10 тысяч фунтов стерлингов.

В свою очередь и друзья Питта уплатили за него долги, собрав подписные взносы, причем этот добровольный заем в размере 12 тысяч фунтов так никогда и не был погашен, хотя после смерти Питта государство выделило 40 тысяч фунтов на оплату его долгов. У Шеридана не было богача отца. Его богатым друзьям в голову не пришло избавить его от долгов, собрав для этого средства по подписке. Единственное, сделанное ему в частном порядке, предложение о денежной помощи было отклонено. Шеридану не оставлялись никакие наследства, ни пенса не получал он от власть имущих. И вместе с тем все долги Шеридана были сполна оплачены оставшимися в живых наследниками, в то время как долги Берка были погашены лишь в половинном размере, Питта — в шестой, а Фокса и того меньше — в тридцатой части.

То была эпоха поклонения золотому тельцу. Для прожигания жизни, удовлетворения честолюбивых замыслов, занятий политикой требовалось золото, много золота. Все и вся отдавалось на откуп, даже Америка, и сам «откупщик Георг» должен был выкладывать по 12 тысяч фунтов каждый раз, когда производились выборы. Голоса членов парламента приобретались в обмен на пенсии, и Шеридан утверждал, что на эти цели растранжириваются «такие громадные суммы, на которые можно было бы обеспечить средствами к жизни всех трудящихся бедняков». А сын лорда Норта тем временем выражал негодование по поводу того, что за три недели он не получил ни одной синекуры. Влиятельный лорд Чэтам вынужден был прибегать к раздаче пенсий как к средству избавиться от не устраивавших его искателей теплых местечек. Возвратясь из Франции, где он жил в изгнании, Уилкс не постеснялся потребовать в качестве «компенсации» круглую сумму в пять тысяч фунтов плюс годовую ренту. Когда в 1811 году кто-то сказал, что «наш Катон» лорд Гренвилл (чья добродетель была ненасытна в своей жажде вознаграждения) едва ли сможет прийти к власти из-за огромных трудностей, с которыми он столкнется при распределении государственных должностей, одна остроумная дама ответила, что никаких трудностей не будет, поскольку лорд Гренвилл с превеликим удовольствием займет все должности сам. Гренвилл и его брат Бекингем никогда не упускали случая поживиться.

Архисовместителем был Дандас, занимавший сразу три государственных поста. Благоволивший к Дандасу Питт изобрел специально для него третью министерскую должность, по поводу чего Шеридан, выступая в 1795 году, заметил: «У нас, разумеется, имелось поистине джентльменское правительство, а г-н министр Дандас был трижды джентльмен в сравнении с остальными членами кабинета, так как занимал в нем три места».

Впрочем, сам Питт, так же как Фокс, Грей и Шеридан, был совершенно неподкупен. Подобно своему отцу, он гордо презирал материальную выгоду. Так, он отверг предложенные городскими властями 10 тысяч фунтов в год и не принял подарок европейских властителей в размере 100 тысяч фунтов стерлингов; картины, присланные ему в дар иностранными монархами, разворовывались бесчестными слугами или покрывались плесенью в подвалах таможни. После того как Питт отказался стать у кормила власти в марте 1783 года, Дженкинсон, он же лорд Ливерпул, заявил, что благородство и принципиальность Питта «совершенно несовместимы с нравами, обычаями и наклонностями тех, через чье посредство только и можно управлять нашей страной». Несмотря на то, что Питт отменил многие синекуры, он был вынужден сплачивать ряды своей партии с помощью системы косвенного подкупа.

В открытую продавались и покупались дворянские звания. Бойкая торговля титулами началась еще при Якове I, но во времена Шеридана она приняла бесстыдный, разнузданный характер и велась в колоссальном масштабе. За первые тринадцать лет своего правления Питт пополнил палату лордов восемьюдесятью тремя новоиспеченными пэрами. За всю же свою жизнь он ухитрился пожаловать званием пэра ни много ни мало сто сорок человек. К моменту, когда он выпустил из рук бразды правления, чуть ли не половина всех пэров, заседавших в палате лордов, были его ставленниками. Питт создавал плебейскую аристократию, возводя в звание пэра безвестных сквайров и богатых скотопромышленников. Он вылавливал их в коридорах банкирских домов Ломбард-стрит или вытаскивал из недр бухгалтерий Корнхилла — рынка зерна. Одного такого толстосума- скотопромышленника рекомендовали как человека достойного носить титул баронета, однако Питт, которому представили этого кандидата, пришел в ужас от чудовищного диалекта будущего баронета и в титуле ему отказал.