Андрей Епатко - Тайны прошлого. Занимательные очерки петербургского историка. От Петра I до наших дней

Во-вторых, немцы обращали внимание Петра на то, что почва в Петербурге настолько сырая, что пенька начинает гнить там уже через несколько месяцев, что также вводит их в убытки. В последнем пункте, поданном царю, купцы отмечали, что плавание по Финскому заливу крайне опасно… Какая на это была получена высочайшая резолюция — неизвестно. Скорее всего, Петр Алексеевич отправил ее в Сенат, где она и «застряла», затерявшись среди многочисленных жалоб на царские указы.

К 1716 году, по словам Вебера, самые знатные московские семейства переселились в Петербург. Некоторые из вынужденных переселенцев жаловались монарху, что подобная перемена жительства лишает их двух третей состояния, поскольку они должны строить в Петербурге дома и платить наличными деньгами за все, что прежде доставалось им с доходов от их московских имений.

Правда, многие из бояр так и остались в Москве. По словам Вебера, жизнь в ней «вполовину дешевле, нежели в Петербурге, где все чрезвычайно дорого. После того, как двор переехал в новую столицу, — сообщает резидент, — цена земли [в Москве] падает, и то, что прежде стоило 10 тысяч рублей, теперь продается лишь за четыре тысячи».

Стоит отметить, что от переноса столицы в Петербург западные купцы пострадали не меньше коренных москвичей. Все началось с того, что Петр I предписал всем иностранным торговцам уплатить пошлины за последние три года в рейхстайлерах, которые царь приравнял к 50 копейкам, хотя, как свидетельствует Вебер, эта немецкая монета стоила «не менее восьмидесяти двух [копеек] и даже более того». По словам резидента, «сии купцы надеялись на то, что царь даст некую существенную скидку, приняв в соображение чрезмерные расходы и потери, понесенные ими в связи с перенесением торговли в Петербург. Однако их надежды были напрасны, — отмечает Вебер, — ибо [русский] двор потребовал уплаты сих долгов, угрожая военной силой и не предоставляя ни малейшей отсрочки; некоторые купцы оказались даже за решеткой».

Вскоре ни у кого уже не оставалось сомнений, что Петербург — новая столица Российской империи. К 1718 году относится окончательный переезд дипломатического корпуса на берега Невы. Правда, недовольные москвичи время от времени беспокоили царя. Например, британский посол в Петербурге Джемс Джефферсон описывает случай, когда царя, переезжающего на санях через Неву, окликнул некий мужик. Неизвестный сообщил, что хотел бы переговорить с царем с глазу на глаз, на что Петр заметил, что его окружают друзья, в присутствии которых можно говорить свободно. Однако странный собеседник настаивал на своем… Видя такое упорное желание говорить без свидетелей, царь вышел из саней и отошел с незнакомцем на несколько шагов от экипажа.

На вопрос Петра, откуда он и что желает сообщить, мужик отвечал, что приехал в Петербург спросить государя, «зачем он изволил совсем покинуть свою столицу Москву, которая совсем разорится вследствие его выезда». Царь стал расспрашивать мужика, почему это его так интересует и кто послал его в Петербург с подобными упреками, однако незнакомец не захотел ничего объяснять. Тем временем спутники Петра заметили, что встречный подозрительно держит левую руку за полой кафтана. Чтобы обезопасить монарха от возможного покушения, свита царя подошла поближе… Далее посол сообщает, что как только царь уехал, мужик был тотчас арестован, так как «полагали, что он подошел к Его Величеству с недобрыми намерениями». К сожалению, Джефферсон более к этому случаю не возвратился, и теперь можно только гадать, что же действительно привело в Петербург странного «гостя» и был ли он так опасен для царя… Возможно, крестьянина в самом деле подослал кто-то из старых московских бояр, желающих отомстить царю. Ведь переезд в Петербург разорил многих именитых москвичей. «Они ее терпеть не могут, — писал о новой российской столице французский министр Жак де Кампредон в 1721 году, — потому что жизнь вдали от их [московских] поместий для них и разорительна и ненавистна, по отсутствию тех старинных обычаев и прав, которые им дороже всего на свете».

Иноземные купцы в России. Фрагмент карты Российской империи 1734 г.

Петр, разумеется, знал об этих настроениях, витавших среди бывших московских сановников, но, по словам того же Вебера, «они не производили на царя никакого впечатления». Кажется, лишь однажды Петр дал волю своему гневу. Это произошло 30 мая 1719 года — в день рождения царя. Присутствуя на спуске 64-пушечного фрегата, Петр о чем-то беседовал со своими приближенными, пока неожиданно громко не произнес фразу, предназначенную как бы для всех собравшихся: «Знаю, что вы чувствуете отвращение к Петербургу и готовы поджечь его и флот, как только я помру, и возвратиться в вашу любимую Москву, но пока я жив — не отпущу вас отсюда и не дам забыть, что я царь Петр Алексеевич!»

Художники, никогда не бывавшие на берегах Невы, давали волю воображению.

Санкт-Петербург, возникший, словно птица феникс, на болотистых берегах Невы, изумлял иностранцев еще при отце-основателе города Петре Великом. Например, ганноверский резидент Фридрих Вебер отмечал, что если первоначально, в 1714 году, Петербург напоминал ему скопление деревень, подобно факториям в Ост-Индии, то уже через пять лет он назвал российскую столицу «истинным чудом света, как по великолепию его строений, так и по тому весьма недолгому времени, каковое потребовалось для их строительства».

Неудивительно, что многие западные авторы, обращающиеся к теме Петербурга, хотели видеть в своих изданиях гравюры с изображением петровского «парадиза». Однако, если портреты русского царя были известны в Европе (а некоторые из них там и создавались), то сам город на Неве часто представляли в виде каких-то совсем уж фантастических изображений, и более походил он то ли на Константинополь, то ли на Багдад.

По всей видимости, граверы, никогда не бывавшие в российской столице, давали волю своему воображению. Для них Петербург был городом «на востоке», что, собственно, они и пытались изобразить. Что же касается издателей, последние не вмешивались в процесс: ведь книги, украшенные гравюрами, лучше расходились…

Петр I на фоне Кроншлота и Санкт-Петербурга. Немецкая гравюра 1734 г.

Как пример можно привести немецкую книгу, вышедшую в 1734 году во Франкфурте. В ней помещалась великолепная гравюра с Петром Великим, стоящим на фоне Кроншлота и Санкт-Петербурга. Сам царь довольно реалистично представлен в доспехах, обрамленных императорской горностаевой мантией, в короне и со скипетром в руке. Но форт Кроншлот напоминает не приневскую цитадель, а какую-нибудь мавританскую крепость на юге Испании. Единственное, что достоверно в этом изображении — своеобразный «надолб», который перекрывает фарватер. Известно, что в 1706 году, в связи с активизировавшимися близ Кронштадта шведами, царь приказал завалить камнями удобные подходы к берегу.