Владислав Иноземцев - Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Эти три рецепции связаны с византийским, монгольским и западноевропейским влияниями. Для целей нашего исследования мы назовем их соответственно идеологическим, управленческим и технологическим, хотя и понимаем, что все эти названия выглядят относительно условными. В первом случае мы хотим подчеркнуть, что византийская рецепция обеспечила Русь прежде всего неким духовным стержнем (мы намеренно не касаемся сейчас нашего к нему отношения), который позволил субординировать общество и государство, придать некую направленность и «высшую цель» их развитию и породил потребность в письменной культуре, до того времени отсутствовавшей. Эта трансформация стала большим шагом вперед, хотя и несла в себе основания для возникновения в будущем существенных проблем и противоречий, сполна проявившихся в российской истории, а отчасти даже в российской современности. Во втором случае мы хотим акцентировать внимание на том, что долгое время, на протяжении которого часть территории Руси находилась под властью монголов, не прошло бесследно, привив формировавшейся Московии немало «азиатских» черт. Стоит заметить, что к этому восприятию данная часть русских земель была вполне готова: элементы азиатской деспотии (неизвестные ни Новгородской республике, ни Галицко-Волынским княжествам) формировались во Владимиро-Суздальской окраине и до монгольского нашествия. Синтез русских практик «колонизации через освоение» с монгольскими принципами подчинения гигантских территорий и, по сути, «дистанционного» управления ими обеспечил появление инструмента для той территориальной экспансии, которая определила облик Московии XV–XVII веков и окончательно изменила политическую систему сформировавшегося единого русского государства. В третьем случае угроза с Запада, воспринимавшаяся прежде всего как технологическая (и военная в том смысле, что противники Московии обрели возможность ускоренного экономического развития и создания более совершенных орудий ведения войны), получила адекватные осмысление и ответ — сначала при Алексее Михайловиче, а затем при Петре I, — сводившиеся к необходимости заимствования у Европы ее технологических новаций и ограниченного числа институтов, опосредующих их функционирование. При этом, как и в других отмеченных случаях, очередная рецепция не меняла радикальным образом ни социальную структуру, ни принципы политической организации, а лишь обеспечивала необходимую реакцию на те вызовы и угрозы, с которыми сталкивалась страна, нейтрализуя их по крайней мере частично.

Отмеченные три рецепции не создавали в истории страны и общества три разных периода — точнее сказать, возникало ощущение некоей периодизации, хотя говорить о ней как таковой вряд ли приходится (выделение «византийской», «монгольской» или «европейской» эпох было бы катастрофическим упрощением). Три основные рецепции существенно изменяли русское общество, однако приходится признать, ни одна из них не уничтожала тех основ, на которых зиждилась прежняя социальная форма. В этом, на наш взгляд, состоит существенное отличие окраинного общества от обществ, встроенных в цивилизационное ядро. Если в Западной Европе на протяжении того же отрезка времени мы наблюдаем формирование и крах феодального строя, полную смену общественных классов и способа производства; период наивысшего расцвета католицизма, Реформацию и всплеск граничащего с атеизмом рационализма; преодоление аграрной экономики, появление мануфактур и массового индустриального производства; переход от абсолютной монархии к конституционной и далее к республикам — то в России с начала Х по конец XIX века заимствованные институты и практики не сменяли друг друга, а скорее суммировались друг с другом. Породив институт зависимой от власти и «слившейся» с ней церкви, византийская рецепция дала нам совершенно особый общественный строй, далеко не вполне рациональный и во все времена предельно идеологизированный. Монгольская рецепция, радикально изменив отношение к законам и характер взаимодействия власти и общества, никак не затронула место религии и ее служителей в жизни страны; раздвинув ее границы, она сохранила пиетет перед «центром», не допустив дезинтеграции огромного пространства тогда, когда рухнули все европейские поселенческие империи. Наконец, европейская рецепция, принеся много нового в сфере экономики и культуры, не подорвала позиций церкви, не изменила принципы территориальной организации страны и самодержавной власти и даже оставила в неизменном виде крепостнические порядки, которых в Европе уже не существовало к тому моменту, когда Россия начала оттуда что-то перенимать. Как бы Россия ни расширялась, она до конца XIX века оставалась окраинной страной в том самом элементарном смысле, что «осваивала» территории, которые были еще более «глубокой» периферией и на которых русские колонисты практически всегда оказывались большинством: более развитыми и более населенными территориями Москва не пыталась управлять, даже через систему вассалитета, на протяжении большей части своей истории. В той же мере, в какой география открывала перед Русью/Россией с первых дней ее истории возможность свободно «растекаться» по евразийским просторам, окраинность страны позволяла не менять социальные уклады и приоритеты, а скорее накапливать их, сколь бы противоречащими друг другу они ни выглядели.

Проблема, на наш взгляд, возникла лишь тогда, когда во второй половине XIX века ускорение экономического развития, решительный отказ от архаических социальных институтов и неудержимая волна глобализации поставили под вопрос саму возможность осуществления таких «частичных» заимствований, которые не вели к тотальной трансформации всего общественного уклада. В то время в первый раз стало понятно, что модель последовательного избирательного заимствования, которую Россия практиковала на протяжении всей своей истории и в применении которой не знала себе равных, дает сбои. Последние полтора столетия стали для нашей страны периодом самых тяжелых исторических испытаний во многом потому, что на каждом из резких поворотов недавней истории ее правители вместо того, чтобы позволить стране естественно развиваться в интересах народа, всякий раз пытались провести очередную «сборку» все менее состыкуемых элементов по принципу избирательной рецепции отдельных практик и институтов более успешных народов (даже современная дискуссия о предпочтительности «европейского» или «китайского» пути отражает именно этот догмат, неискоренимый в сознании отечественной элиты). Время частичных рецепций закончилось — но пока мы все же вернемся к их истории, так как именно прежние заимствования позволяют понять как корни российской имперскости, так и ее отличительные особенности.