Владислав Иноземцев - Бесконечная империя. Россия в поисках себя

Масштабность европейской рецепции отмечается практически каждым изучавшим Россию историком; так, А. Каменский пишет: «Дело не в том, что значительная часть русского общества… переоделась в европейское платье, стала жить в домах, построенных в соответствии с европейской архитектурной традицией… познакомилась с блюдами европейской кухни, обрела новые, приближенные к европейским, виды общественной и частной деятельности. Дело в том, что все это в совокупности меняло сам уклад жизни, а следовательно, и мышление людей, их менталитет, систему ценностей. Русское общество стало более динамичным, более восприимчивым ко всему новому. Освоение ценностей европейской культуры означало и знакомство с теми из них, в которых были заложены элементы гражданского общества, гражданского сознания, что привело к тому, что часть русского общества постепенно стала ощущать себя не только объектом, но и субъектом истории. Это означало кардинальные изменения в общественном, национальном, историческом сознании» [249]; а Д. Ливен добавляет: «В значительной мере и успешная российская экспансия зависела от импортированных европейских институтов, европейских технологий, да и европейских специалистов — как военных, так и гражданских» [250]. Мы добавим к этому еще один немаловажный момент: европейская рецепция была единственной, которая заставила русских правителей и философов задуматься о том, не является ли Россия частью чего-то большего, чем она сама (причисление Руси к православному миру не несло такой коннотации, с одной стороны, по причине очевидности этого факта, и, с другой стороны, из-за быстрой смены парадигмы на утверждение центральной роли Московии в этом сообществе (вопрос скорее состоял уже не в том, к чему принадлежит страна, а в том, кто еще принадлежит миру, который она персонифицирует)). Впервые Россия была поименована частью более крупной цивилизации (В. Соловьев писал: «Мы — русские европейцы, как есть европейцы английские, французские и немецкие. Я так же неоспоримо знаю, что я европеец, как и то, что я русский… Все должны стать европейцами. Понятие европейца должно совпасть с понятием человека, и понятие европейского культурного мира — с понятием человечества. В этом смысл истории. Сначала были только греческие, потом римские европейцы, затем явились всякие другие, сначала на Западе, потом и на Востоке — явились русские европейцы, а за океаном — европейцы американские…» [251]). Ответом на это изменение представлений о принадлежности стала теория панславизма [252]и многочисленные примеры агрессивного евронигилизма, однако даже в такой ситуации никто из противников российской «европейскости» не попытался категорично отнести страну к альтернативной Европе азиатской цивилизации [253].

Кратко оценивая составные части европейской рецепции, мы отметим четыре принципиально важных элемента.

Во-первых, непереоценимое значение имела попытка сделать Россию страной по-европейски образованной. В 1687 г., с опозданием на четыре столетия по сравнению с ранними европейскими университетами, в Москве была основана Славяно-греко-латинская академия — первое в стране светское учебное заведение (для создания настоящего европейского университета потребовалось еще 70 лет [254]). Петровские реформы сделали определенный уровень «профессионального», если так уместно выразиться, образования обязательным для представителей привилегированного класса, которые были теперь обязаны проходить военную или административную государственную службу [255]. От презрительного отношения к «немцам» Россия стремительно перешла к невиданному в то время космополитизму: только в петровское время в страну переехало, поступив на службу, несколько тысяч офицеров и гражданских профессионалов из европейских стран [256]; в годы правления Анны Иоанновны иностранцы занимали от трети до половины высших командных постов в русской армии [257]; к концу XVIII века французский язык соперничал с русским в качестве средства общения в петербургском высшем обществе (при этом сам современный русский язык стал, как ни странно, именно продуктом европеизации страны). Были образованы первые российские академии — наук и художеств, — и менее чем за столетие в стране появились составившие ее славу величайшие художники, писатели и поэты. Какими бы масштабными ни были достижения в иных областях, именно невиданное расширение кругозора и образованности всей верхушки тогдашнего общества мы бы назвали главным элементом новой рецепции.

Во-вторых, европейская рецепция была par excellence обусловлена очевидным к тому времени технологическим и военным отставанием России от передовых стран того времени, которое отчетливо ощущалось еще с середины XVII века, — и поэтому она стала первым примером экономической модернизации в истории страны. Важнейшие заимствования коснулись кораблестроения (как военного, так и коммерческого), фортификации и архитектуры, горного дела и металлургии; была создана современная металлургическая, военная и текстильная промышленность. С конца XVII века по 1725 г. выплавка чугуна в России выросла в восемь раз (Россия стала нетто-экспортером металлов уже в 1716 г. и крупнейшим их производителем в мире в 1760-е гг.), а производство тканей — более чем в пять раз [258]. Стремительно росло число мануфактур, организованных по европейскому образцу, — от металлургических заводов и полотняных фабрик до оружейных, кожевенных и фарфоровых заводов; если в начале петровского времени в стране было около 20 «мануфактур», то к 1725 г. их число превысило 250, а 50–75 % пошлины, введенные тарифом 1724 г., благоприятствовали политике «импортозамещения» [259]. Стремительно рос экспорт и развивались финансовые операции; в первый же год по основании Санкт-Петербурга была учреждена товарная биржа, организованная Петром I по примеру Амстердамской, а данные городу торговые льготы быстро переориентировали торговлю с Северного моря на Балтику [260]. За достаточно короткий период были реформированы армия и флот: с 1696 по 1725 г. в России построили более тысячи военных судов, что к концу петровского правления сделало российский военный флот с его 40 линейными кораблями, 10 фрегатами и сотнями галер и более мелких судов только на Балтике третьим по мощи в Европе [261]; численность регулярной армии к концу Северной войны оценивается историками от 130 тыс. до 210 тыс. человек, не считая гарнизонов и казачьих войск [262], что делало ее одной из самых больших на континенте. При этом особенно важны были качественные изменения: армия стала профессиональной и возглавлялась хорошо обученными иностранными и русскими офицерами, к тому времени получившими значительный боевой опыт в годы Северной войны. Последствия реформ стали очевидны в середине столетия, когда русские нанесли поражение войскам Фридриха II в Семилетней войне 1756–1763 гг. [263], несколько раз выиграли кампании против Турции между 1768 и 1812 г., победили армию республиканской Франции в Итальянском и Швейцарском походах 1799 г., а позднее сыграли основную роль в разгроме наполеоновской Франции.