Эрнест Лависс - История Франции в раннее Средневековье

В распространении союзов частного покровительства с его крайностями и злоупотреблениями крылось достаточно условий для возникновения смуты внутри государств. Для знатных слишком силен был соблазн становиться выше законов. Сенат и магистратура, действовавшие под давлением одного человека какого-нибудь Оргеторикса или Думнорикса, — вот картина, сразу поразившая Цезаря. Порою за власть спорили двое, вызывая междоусобную войну [45] См. Caesar , De bel. gal. . Нет государства, которое, по словам Цезаря, не раскалывалось бы надвое. Нет волости деревни, дома, где не кипел бы дух вражды и разделения. Зло обострялось общим состоянием брожения Галлии накануне завоевания. В таком возбуждение открывалась благоприятная почва для замыслов честолюбцев.

Мы описывали управление галльской civitas , не упоминая о массе простого народа: она не принимала в нем никакого участия, занимая, по словам Цезаря положение вполне зависимое. У галлов не было ничего похожего на народное собрание. Время от времени народ созывается знатью, и ему делаются сообщения но он не смеет ни рассуждать, ни голосовать. Чаще всего его совсем устраняют от общественных дел. Важные новости сообщались прямо магистратам. Всякое обсуждение их вне сената запрещалось. Может быть, такое положение было не правом, а фактом. Но олигархическое правление и бессилие народа являлись общераспространенным порядком.

Впрочем, в других местах у того же Цезаря «плебс» рисуется не презренным косным стадом, а силой, с которой приходилось считаться, которая могла составить противовес установившейся власти, сбросив ее и стать на ее место. Это — противоречие фактов, а не мысли историка. Юридически плебс ничего не смеет, но иногда он стремится выйти из своего приниженного положения, и порою настолько успешно, что овладевает государственной властью.

Движение это проходило по Галлии из конца в конец. Мы не знаем, искала ли масса политической власти или материального улучшения, но видим, что, добиваясь победы, она рассчитывает не на свои силы. Она ждет толчка извне, ищет освободителей в рядах своих владык и тиранов. Так образуется между низшими классами и перебежчиками из аристократии союз, целью которого было восстановление монархической власти. Память о ней была так же дорога плебсу, как ненавистна знати. Там, где она удержалась, она служила страстям толпы, — в чем признавался Цезарю Амбиорикс, законный король эбуронов. Если в таком положении оказалась наследственная монархия, — каково же было бессилие тех случайных властей, которые могли поднять и низвергнуть одни и те же руки!..

Среди подобных претендентов на корону нам особенно хорошо известен эдуй Думнорикс. Он был «принцепсом», но метил выше. Чтобы добыть необходимые средства, он в течение нескольких лет откупал сбор налогов по низкой цене, причем никто не осмеливался ее повышать. Разбогатев, он мог щедростью привязать к себе простонародье и содержать большой отряд конницы. Его происки пошли вширь и захватили большую часть Галлии. Между честолюбцами разных civitates создавалась солидарность, проявлявшаяся во взаимной поддержке. Думнорикс склонил на свою сторону битуригов-кубов, выдав свою мать за одного из их вождей. С вождями других народов он породнился через сестру и других родственниц. Сам он стал зятем Оргеторикса, который замышлял то же у гельветов, и толкал на ту же дорогу Кастика, сына последнего короля секванов. План его уже созрел, но ему помешало противодействие римлян.

Верцингеторикс был также, подобно Думнориксу, искателем королевской власти. Уже отец его Целтил пытался восстановить у арвернов в свою пользу трон Луерна и Битуита. Он не достиг этого и погиб на костре, оставив в наследство сыну завет мщения и преданность своих сторонников. После долгих лет уединения и безмолвия юноша собрал своих клиентов и зажег их своим словом. Изгнанный из города сенатом, он прошел деревни; во главе вновь образованного отряда он вернулся, изгнал своих противников и провозгласил себя королем. До сих пор его история представляет довольно обычное приключение. Но местное движение, с которого она начинается, станет для Галлии сигналом борьбы против чужеземцев.

Спор между аристократией и демократией занял все галльские civitates , поглотил их внимание и силы, когда появление на сцене Цезаря поставило перед каждой из них вопрос об их независимости. О ней мало думали, и когда, наконец, опасность стала ясна для самых близоруких, этот высший интерес все же плохо соединял сердца. Партия продолжала свои распри на глазах римлян. Они звали или отталкивали Цезаря, смотря по тому, могли ли рассчитывать на его поддержку для себя. Симпатии аристократии были на стороне Рима. В нем блестяще воплощался дорогой для нее строй. Брешь, пробитая в прежней римской конституции новыми событиями, была не видна издали и не разрушала общего впечатления постройки: богатым классам принадлежала власть, через сенат они повелевали народом. По тем же основаниям демократы ничего не ждали от Рима. Они не были разборчивее своих противников и не задумались бы, признав со своей стороны германцев, но германцы были тогда менее грозными врагами. Силой вещей красивая роль досталась им. Их интерес оказался в согласии с долгом, и их дело слилось с делом отечества.

Цезарь верно схватил положение вещей. Перечисляя причины восстания 57 года, он указывает на вражду претендентов, дело которых было проиграно в случае торжества римлян. Действительно, среди них он встретил самых страшных врагов: эдуя Думнорикса, тревира Индутиомара, арверна Верцингеторикса. Он не отказывался в принципе от их союза: политика его была слишком гибкой, обстоятельства слишком изменчивыми, чтобы он стал руководиться абсолютными правилами. Он искал дружбы Верцингеторикса, не пренебрегал ничем, чтобы привязать Амбиорикса, вождя эбуронов; он заставил сенонов и карнутов принять потомков их старых династий Каварина и Тасгета. Но из всех, кто занял трон или рассчитывал на него, только эти два остались ему верны до конца.

Монархия казалась галлам непременной формой демократии, а вражда между демократией и Римом была неизбежна. Победа над ним всегда совпадала с подъемом народа, поражение — с аристократической реакцией. В 56 году лексовии, аулерки, эбуровики начали во всех трех государствах избивать членов своих сенатов, так как они отказались воевать с Римом. Когда римляне одолели восставших, знать явилась к победителю и свалила ответственность за происшедшее на народ: крушение нации не казалось ей дорогой ценой за восстановление ее собственной власти.