Наталия Таньшина - Самодержавие и либерализм: эпоха Николая I и Луи-Филиппа Орлеанского [litres]

«Дневник» Виктора Балабина – это не только прекрасное свидетельство повседневности Парижа 1840-х гг., но и зарисовки политической жизни столицы, ведущих политиков, света, двора, королевской семьи.

Балабин прибыл в Париж незадолго до трагедии в королевской семье, а именно гибели наследника престола, герцога Фердинанда Орлеанского 13 июля 1842 г. Париж ждал похорон наследника трона. Для Луи-Филиппа и всей Франции это была огромная потеря. Герцог Орлеанский был известен своими либеральными взглядами и популярен в народе. Все это Балабин верно подметил. Он писал: «Не странно ли, но для того, чтобы узнать, насколько он был любим и популярен в своей стране, принц должен был умереть? Любимый в армии за храбрость, проявленную под палящим солнцем Африки, буржуазией и народом за либеральные идеи, семьей и окружением за душевные качества – о нем скорбят все. Я опрашивал по этому поводу торговцев, кучеров, солдат, рабочих предместий, у всех был один ответ: О, сударь, это ужасное несчастье для Франции!» [911]

Российский дипломат подробнейшим образом описал траурную церемонию, состоявшуюся в холодный пасмурный день 30 июля. Парижане высыпали на улицы; по сведениям Балабина, было порядка 400 тыс. человек, не считая 40 тыс. Национальной гвардии. Народ заполнил все пространство от Собора Парижской Богоматери до Триумфальной Арки на площади Звезды. Главное, что поразило Балабина, – это отсутствие скорби у парижан: «Парижане пришли на церемонию, как на спектакль, призванный удовлетворить их праздное любопытство; в поведении, в лицах, в глазах людей напрасно вы бы стали искать выражение сожаления или даже легкой печали, ничего подобного. И слезы, и рыдания были замечены только господами редакторами правительственных газет» [912].

Однако дальше он пишет: «Можно ли сделать вывод о том, что смерть герцога Орлеанского не произвела никакого впечатления на народ? Вовсе нет! Напротив, впечатление было более живым и массовым, нежели это ожидали» [913]. «Ну, вот, – сказал Балабин назавтра одному продавцу фруктов с улицы Сент-Оноре, – пропали ваши июльские праздники! (имеется в виду празднование годовщины Июльской революции. – Н. Т .) – Без разницы, плевать, у нас всегда есть что-нибудь!» [914]

Если император Николай I категорически был против того, чтобы его подданные посещали Париж и уж тем более наносили визит королю Луи-Филиппу, то Балабин был вынужден делать это по долгу службы. Впервые королевскую семью он увидел на ужине в Тюильри 4 декабря, куда были приглашены российские дипломаты. В назначенный вечер в 20.45 карета привезла Н.Д. Киселева, секретаря посольства князя Куракина и Балабина во дворец. Они пересекли галерею Дианы, потом квадратную залу, где обычно находились адъютанты короля и принцы, и наконец вошли в красивый салон [915]. Там перед большим камином расположились министры; в глубине зала стоял большой круглый стол, за ним сидели дамы всех возрастов, одетые в траур; перед каждой находилась сумка с рукоделием из черного шелка; они работали в благотворительных целях.

Церемония приема, по словам Балабина, была проста. Киселев доложил о своем прибытии адъютанту короля графу Шабанну; тот представил российских дипломатов королеве Марии-Амелии: «У королевы нежное и доброе лицо. Оно хранит отпечаток недавних несчастий и дышит нежной меланхолией. У нее почти седые волосы; черные платье и шляпка только добавляют ее облику траура и печали» [916].

После приветственных фраз, которыми российские дипломаты обменялись с Марией-Амелией, они продолжили тур вокруг королевского стола и были представлены сестре короля, мадам Аделаиде. «Насколько бледна королева, настолько ярка мадам Аделаида. Нет ничего благородного и возвышенного в выражении ее лица, но зато ощущается много ума. Как по внешнему виду, так и по характеру, она напоминает брата, короля» [917].

В это самое время Луи-Филипп, прохаживавшийся с маршалом Сультом в соседней комнате, заметил российских дипломатов и приблизился к ним, по словам Балабина, с самым приветливым видом в мире, будто он только и делал, что ждал их. «Одетый по-буржуазному… внешне он ничем не отличался от своих гостей. Ничто в его облике не указывало на монарха. Напрасно вы будете искать в его походке, манерах, осанке признаки величия, благородства и чувства внешнего превосходства. Однако это первое впечатление, неблагоприятное поначалу, рассеивается, как только король начинает с вами говорить, и вы различаете в чертах этого простоватого лица яркие признаки высшего ума, силы духа, остроумия и добродушия» [918].

После того, как дипломаты были представлены королю, он обратился к ним с несколькими репликами, адресовав каждому по фразе, «говоря с легкостью, отличающей его разговор, к удовольствию собеседника, если он того захочет» [919].

Побыв минут двадцать в салоне, наши дипломаты откланялись. Вернувшись к себе, Балабин обнаружил приглашение на ужин в королевский дворец. Как видим, никакого предубеждения в отношении Луи-Филиппа и приемов в Тюильри у Балабина не возникло. Король и королева были ему весьма симпатичны.

Тем временем, Балабин успел познакомиться с Парижем, который воспринимался им как целая Вселенная. Спустя 8 месяцев после прибытия во Францию он писал: «Париж – это целый мир, и, правда или нет, для европейской молодежи он является столицей развлечений. Европа легкомысленная ждет от него его вдохновения; Европа элегантная – его модных новинок и статей о модах; глаза всех устремлены к политическому вулкану; внимательное ухо прислушивается к его рокоту. Европа политическая… слушает: мир или война. Какая алгебраическая формула, какой иероглифический знак мог бы выразить эту странную бигатуру ( бигатура – крупномасштабная модель. – Н. Т .), эти наряды Арлекина, это переплетение настоящего и будущего? Что это за общество, где каждый день встречаются старый конституционалист, солдат Империи, камердинер Людовика XVIII, исповедник Карла Х, профессор или адвокат министров Июльской монархии? …Это античный герб, к которому добавлена… революционная пика и шапка маленького капрала… Наконец, это лаборатория дьявола, или я не знаю что!» [920]

Конечно, Париж – это свет. Балабин блестяще описывает парижские салоны, давая им характеристику в духе Дельфины Жирарден. Он выделяет салоны литературные; политические, разделяя их на легитимистские и салоны «золотой середины» (то есть правительственные); салоны дипломатические, среди которых особо выделяет салоны княгини Ливен и графини Кастеллан. В салоне Ливен властвовал Гизо; «звездой» салона Кастеллан был граф Луи Моле. Именно Гизо и Моле Балабин выделял среди политической элиты Франции.

Когда в салоне княгини Ливен Балабин впервые увидел Франсуа Гизо, он был поражен контрастом между его интеллектом, политическим влиянием и внешним видом. «Никогда не мог я представить Гизо, государственного деятеля, великого оратора, главу кабинета […] прославленного историка, худым, тщедушным человеком, показавшимся мне утонувшим в кресле и беседующим приглушенным голосом с княгиней Ливен. Барант, манеры которого просты, скромны и вовсе не аристократичны, по сравнению с Гизо выглядит Талейраном или Меттернихом. Вообразите себе что-то среднее между профессором французского языка и актером на пенсии, и вы получите представление о внешности Гизо. Между тем, когда видишь его большие глаза, блестящие и умные, его высокий лоб и общее выражение лица, начинаешь признавать его таланты» [921].