Ольга Добиаш-Рождественская - Эпоха крестовых походов и ее герои

В своей первой фазе орден госпитальеров был свободным братством «слуг бедняков», которых члены ордена, однако, именовали «своими господами». Сами госпитальеры приносили обет бедности, целомудрия и послушания, но при этом они в любой момент могли покинуть орден. Только булла Иннокентия II в 1137 году, идя, по-видимому, навстречу желаниям руководителей братства, установила правило, что без согласия братьев и магистра ордена вступивший в него не может из него выйти. Так в братство внесен был момент строгой дисциплины. Одновременно был создан институт добровольных жертвователей на нужды ордена и собратьев: все миряне, оказавшие помощь ордену, получали некоторые привилегии. В 50-х годах XII века, уже при преемнике Жерара магистре Раймунде де Пюи, госпитальеры примерили на себя — вероятно, под влиянием тамплиеров — роль военного ордена. Де Пюи предложил помощь королю Балдуину II в его борьбе с неверными, и с этого времени госпитальеры принимали участие во всех серьезных сражениях, что привело к их разделению на братьев-воинов и братьев-лекарей.

Что же до ордена тамплиеров, то он с первых шагов в 1119 году, по мысли основавших его рыцарей во главе с Гуго де Пейном, возник как военно-монашеская дружина для защиты оружием пилигримов и местных христиан. Тамплиеры, в отличие от госпитальеров, с самого начала своего существования надели латы. Эти два ордена, можно сказать, дополняли друг друга. В первые десятилетия своего существования их деятельность была весьма близка к высшим заповедям рыцарства: тамплиеры и госпитальеры фанатично верили во все, чему учила церковь, они охраняли слабых и без устали и пощады вели войну с неверными.

«Новый род воинства, как слышно, родился ныне на земле, — такими словами приветствует св. Бернард Клервоский защитников Палестины, — новый и неведомый прежним временам. Неутомимо борется он двойным оружием: против плоти и крови — мечом, против внутренней неправды — духом… Он мягче агнца и яростнее льва… совершенный и бесстрашный воин, который одевает тело железом, а душу броней веры. Не боится он никого: ни человека, ни беса. Чего мог бы он страшиться, он, кому Христос — жизнь, а смерть — счастье?.. Славными возвращаются бойцы из битвы, блаженными умирают они в ней…

Я расскажу вам об их жизни, в смущение и укор нашим воинам, которые служат не Богу, но дьяволу. Среди Божьих воинов не отсутствует дисциплина и не презирается послушание. Здесь уходят и приходят по воле того, кто стоит во главе, одеваются в то, что он дает, и не просят и не принимают пищи и одежды из другого места. В жизни и одежде они избегают лишнего; живут вместе в общении и целомудрии, без жен и детей… без личной собственности, пребывают в одном доме, храня единство духа в союзе мира. Ты сказал бы: у этого множества — одно сердце и одна душа…

Они никогда не сидят бездельниками, не шатаются в праздном любопытстве. Когда они не на походе, чтобы не есть даром хлеб, они чинят оружие и платье и вообще делают то, что повелевают им воля старшего и нужда общины. Они не считаются с лицами: чтится лучший, не знатнейший… Наглые слова, бесполезная суета, неумеренный смех, ропот, перешептывание не остаются безнаказанными. Они не терпят шашек и костей, ненавидят охоту, не развлекаются птичьей ловлей, они плюют на мимов, магов, сказочников, не терпят песен, зрелищ и дурачеств, не отращивают волос. Никогда не нарядные, редко мытые, часто косматые и нечесаные, грязные от пыли, в темном щите и панцире… Когда близится бой, они одеваются в железо, но не украшаются золотом и серебром и потому внушают страх врагам, но не вызывают их жадности. Они хотят иметь коней быстрых и сильных, но не разукрашенных… Они ищут битв, но не триумфов, побед, но не славы, стремятся возбуждать ужас, но не любованье…»

Со временем грубый закон непрерывной войны, сумятица политических страстей и честолюбий, разлагающие соблазны замутили и исказили цельный и чистый образ, прославленный клервоским святым. Но, недолго соответствуя действительности, он все же навсегда врезался в память романской Европы.

В первые десятилетия XII века христианская Сирия непрерывно разрастается. Основой этого служили не всегда согласные между собой, но всегда деятельные силы: утверждавшиеся на полученных землях феодалы, флоты итальянских городов, духовно-рыцарские ордена, время от времени прибывающая подмога с Запада (а с течением времени еще и наемные отряды туркополов [71] Туркополы (от греч. «сыны турков») — конные лучники из местных жителей, нанимавшиеся христианскими государствами Восточного Средиземноморья. ).

В пору наибольшего могущества — до потери Эдессы — христианская Сирия очерчивала на географической карте нечто вроде контура цветка с длинным стеблем — Иерусалимским королевством, утолщением у корня — Заиорданской землей, вытянутым цветоложем — Триполийским графством и двумя широкими, неровными, сильно развернувшимися лепестками — Антиохийским княжеством и графством Эдесским. В этом цветке не хватало Алеппо и Дамаска, которые завоевать не удалось.

Второй лепесток, ложась на истоки Евфрата, вдвигался в пустыню, из знойного воздуха которой возникали угрожающие марева турецких полчищ. Граница христианских владений на востоке шла по цепи Ансарских гор, далее — по горам Ливанским, затем уходила за Иордан и Мертвое море. На юго-востоке группа крепостей — Карак, Агамант, Монреаль, Иль-де-Гре — контролировала территорию Заиорданья. Долины, которые, протягиваясь между южной оконечностью Ливанских гор и Тивериадским озером, могли дать доступ армии, идущей с востока, защищали мощные замки — Бофор, Шато-Неф, Сафад, Кастелле. В Ансарских горах над ущельем, в котором пробивает себе путь Оронт, нависал замок Крак-де-Шевалье, бывший одним из главных пунктов ордена госпитальеров. Все приморье представляло собой непрерывную линию торговых гаваней, за которыми расстилалась возделываемая сельская территория.

Все это возникло за относительно короткий срок. Инициатива пришельцев проявляла себя деятельно и ярко. Завоеватели бросали семя в землю, пропитанную многовековой культурой, и эта культура влияла на его произрастание. Иногда это влияние было заметно даже не самому внимательному глазу, иногда оно действовало на глубинном уровне. Французский замок принимал многие черты византийско-арабской конструкции, приспособляя свои формы к горным хребтам и скалистым островам, к знойному климату, где дождь был редким гостем. Сирийские и греческие художники убирали его привычной им декорацией, устилали полы и одевали стены мраморной мозаикой ярких цветов, бросали из пастей каменных драконов струи прозрачной воды, как это было принято на Востоке. Крестоносцы зачастую заменяли в битвах стальную броню и шлем легкой арабской одеждой и высоким головным убором. При дворах иерусалимских королей и триполийских графов царствовало причудливое смешение восточных и западных обычаев, как то имело место раньше в Испании и на Сицилии. Сеньоры Палестины чеканили монеты с арабскими надписями.