Ольга Добиаш-Рождественская - Эпоха крестовых походов и ее герои

Многолетнее царствование Балдуина (1237–1261) было долгой и бесславной ее агонией. Вечно нуждавшийся в деньгах и в военной силе, император провел большую часть своей жизни в странствиях по европейским дворам, распродавая действительные и мнимые святыни своей земли, сеньории и титулы и даже, как гласит предание, заложив венецианцам собственного сына. В 1261 году Михаилу VII Палеологу не стоило большого труда вернуть Константинополь греческой власти, после чего правление латинян удержалось только в Ахее, Эпире и на островах.

Многие причины мешали в XIII веке концентрации западных сил для борьбы с исламом. Но меньше других бросалась в глаза современникам та, которая была главной: мир за время между Первым и Четвертым походами сильно изменился. Это равным образом касалось тех, кто собирался под знаменем креста, так и тех, кто жил под знаком полумесяца. В Европе большая вода народного возбуждения, высоко поднявшаяся в весну крестоносного движения, широко разлилась и завертела на своих путях много новых колес, которые затем и увели эту воду на свою работу. Из мечты найти свою долю за синими волнами Средиземного моря, у подножия Ливанских гор, вырастало желание искать ее дома, в повседневном труде и переустройстве жизни.

С Иерусалима христианам в первую минуту показалось, что все рухнуло в Латинской Сирии. Но когда утихли первые вопли отчаяния, когда улеглась пыль, поднятая катастрофой, то обнаружилось, что кое-что — и, может быть, главное — сохранилось. Почти ни один из торговых кварталов не был уничтожен, а временно опустевшее Средиземное море вскоре снова заполняют караваны судов. Огромная держава, объединенная рукою Саладина, где теперь Сирия и Египет были подчинены одной власти, радушно открыла свои рынки вчерашним врагам.

В единстве власти было известное удобство для коммерческих сношений. Обороты возрастали, и в левантской [80] Левант — общее название стран восточной части Средиземного моря. торговле наступал новый расцвет. Он охватывает не только Италию и юг Франции, которые и прежде участвовали в ней, но Рейн, Рону с Соной, пути, ведущие к Сене и дальше, к Фландрии, морю и Англии. Внимательнее начинает присматриваться к прежнему своему неприятелю христианский гость Сирии. Не только хлопок и сахар Палестины, перец и черное дерево Египта, самоцветные камни и пряности Индии ищет и ценит он у своего иноверного соседа. Он начинает разбираться в том культурном наследстве великого античного Востока, которого хранителем и передатчиком стал сарацин. Открывающийся мир не мог не ослепить его своими красками, не подчинить своему обаянию. Это обаяние неизбежно должно было постепенно смягчать остроту столкновения двух культур. И если уже суровый Ричард Львиное Сердце обменивался любезностями с Саладином, этим истинным джентльменом ислама, то еще естественнее, что в 1228 году Фридрих II Гогенштауфен, ученик сицилийских арабов, не желает понимать непримиримую позицию Григория IX. Все шире становится в западном обществе спрос на арабские географические карты, учебники алгебры и астрономии, все глубже проникаются европейцы красотой арабского зодчества.

Но конечно, утрата Иерусалима не могла быть пережита религиозным сознанием иначе, как страшная катастрофа. Было ли в XIII веке западное человечество, перед которым открывались такие широкие перспективы жизни, единодушно в этом сознании в такой же мере, как это было в момент первого взятия Иерусалима турками в 1095 году? Или даже таким, каким оно было перед падением его в 1187 году? След этой второй катастрофы остался в легенде о Иоахиме Флорском, основателе монастыря на суровых высотах калабрийских гор. Этот загадочный человек, имевший репутацию пророка, порой покидал свой монастырь и появлялся в городах Сицилии. Здесь с ним будто бы виделся Ричард Львиное Сердце, и Иоахим сказал ему, что падение Иерусалима есть предвестие близкого конца мира, Саладин — предшественник Антихриста, который уже родился в Риме, и что Иннокентий III не будет иметь преемника. Предсказание это предвещало бурю, но в то же время и обновление — после неминуемого сокрушения Антихриста.

Может быть, это обновление как раз и заключалось в том, что, начав с ненависти к чужому миру, чужому религиозному сознанию, Европа кончила сближением и примирением с ним. Земной Иерусалим был утрачен. Тем большее напряжение было сообщено крестовому походу внутри Европы — ради завоевания духовного Иерусалима. Воинственная энергия Римской курии направлялась теперь не только на Палестину, и это вело к замутнению ясного и строгого образа крестоносной войны. «Мы одолели турок и язычников, но не можем одолеть еретиков и схизматиков», — писал когда-то Боэмунд Тарентский Урбану II, пытаясь подвигнуть его на войну внутри христианского мира. Урбан не откликнулся на этот призыв, но спустя век он стал фактической программой Иннокентия III. «Схизма и ересь» — таков был ныне объект, на который направляла ненависть католиков Римская курия. Новая концепция церковного врага была тем опаснее, что давала простор для весьма гибких и растяжимых толкований и незаметными путями сплеталась со сложной домашней политикой, с личной и политической выгодой, вызывала подозрительную настороженность по отношению к порывам свободной мысли, к самым тонким и благородным, едва начинавшим звучать тонам духовной жизни. «Крестовый поход» проповедовался всюду: в Пруссии против славян и латышей, в Испании против Альмохадов [81] Альмохады — династия в Северной Африке и так называемой «Мусульманской Испании» в 1121–1269 годах. , в Константинополе во времена Латинской империи против греков, в Англии против Иоанна Безземельного. Самым разрушительным для европейской мирной культуры стал в 1209 году поход против еретиков-альбигойцев [82] Термином «альбигойцы» во французской историографии XVII–XIX столетий обозначали еретическую христианскую секту катаров, которые исповедовали концепцию о двух равных принципах мироздания, добром и злом, причем материальный мир рассматривался как зло. Движением катаров особенно были затронуты Лангедок, Арагон, север Италии, некоторые земли Германии и Франции. Борьба с катарами долгое время была одним из главных мотивов политики римских пап. Лангедока и Прованса. В результате Альбигойского крестового похода, вылившегося в целую серию военных кампаний, был, правда, сделан важный шаг к объединению Франции в единое государство, но произошло это ценой разрушения цветущей страны купцов и трубадуров.