Валентин Янин - Музей как лицо эпохи

— Но не мог же один Алексей Иванович обеспечить все стороны жизни. Кто занимался, например, садом?

— В фондах музея среди рукописей и документов Чайковского сохранились квитанции на рассаду и клубни растений, которые он выписывал, чтобы высаживать в цветниках парка. Занимался этим с удовольствием, обожал наблюдать, как они растут. Когда-то, еще в Браилове, мог во время прогулки в лесу, не сходя с места, насчитать 40 видов разных растений. Вообще был внимателен к этой части живой природы и шутил, что, когда состарится и не сможет сочинять, займется цветоводством. Состариться Чайковский не успел, и в этом доме ему суждено было прожить всего 186 дней — с 5 мая 1892-го по 7 октября 1893-го.

Хозяйством занимался Алексей Иванович. Хозяйственное устройство дома по тем временам было очень неплохое. На первом этаже, где жила семья Софроновых, была парадная столовая для приема гостей. Правда, побывать у Чайковского не успели даже ближайшие друзья. Здесь же, в помещении сегодняшнего гардероба, была истопницкая — духовая печь, от которой под полом тянулись трубы. В некоторых местах в углах комнат можно заметить медные решетки «цветочками» — отдушины.

Электричества в доме не было. Зажигали масляные или керосиновые светильники, либо свечи. Водопровода тоже не было, водой снабжал, вероятно, водовоз. Кухня была на первом этаже. Сейчас в ней расположилась мебель, поступившая в музей после смерти Петра Ивановича Юргенсона — знаменитого московского издателя и друга Чайковского. Мебель эту делали абрамцевские мастера. У Петра Ильича такого роскошества не было, да и плита, которой пользовалась приходящая из Клина кухарка, была обычной. Чайковский, который в столицах позволял себе быть гурманом, мог заказать телятину под бешамелью, спаржу, икру, хорошее вино и так далее, в деревне любил есть гречневую кашу, кислую капусту, которую сам рубил, обожал всяческую рыбу. Окрестные девчонки и мальчишки приносили ему ягоды-грибы, за которые он всегда щедро платил. И этим ребятишкам, которым он вытирал носы, подвязывал рубашки, которые ходили за ним по пятам, он подарил школу. Деньги на ее строительство Чайковский дал еще летом 1885 года, когда жил в Майданове. Была она первой школой в этом селе.

Отношения с местными жителями у него были хорошие. Они называли его «наш барин». В 1885 году, когда выгорел весь деревянный Клин, Петр Ильич, арендовавший дом у помещицы Новиковой, на первых порах забрал к себе погорельцев, кормил, поил, всячески стесняя себя, пока эти люди не нашли крова. Местные жители Чайковского любили и знали, что к нему можно обратиться с любой просьбой, и она будет выполнена. Позднее в 1940 году, к столетию Чайковского они — уже взрослые люди, дедушки и бабушки, — писали трогательные воспоминания о том, как они общались с Чайковским: обязательно поздравляли его с именинами в Петров день, крутились вокруг него, называя друг друга Петрами и Павлами, зная, что каждый получит подарочек. Он ходил с мальчишками пускать змея и потом в письме радовался: «До чего хорош змей с трещотками!»

С детских лет у Чайковского была привычка рано вставать и всю первую половину дня отдавать серьезным занятиям. Так было заведено в доме мамы, Александры Андреевны, которая, по сути, была профессиональным педагогом. Она получила петербургское образование, а в старинных учебных заведениях нравы и уклад были очень строгими. Надо было непременно рано вставать, ни в коем случае не предаваться праздности, которая считалась худшим из грехов. И Чайковский с детства приобрел великолепную культуру умственного труда.

На пятом году жизни он присоединился к старшим брату и сестре, которым пригласили учительницу Фанни Дюрбах. Она преподавала французский, немецкий, географию, азы истории. Кроме того, крестный протоирей Василий Блинов преподавал Закон Божий и русскую словесность. Четырехлетний Петруша, увидев, что с Колей занимаются, а с ним нет, обиделся и начал так горько плакать, что ему разрешили учиться вместе с Колей, и он сделался лучшим учеником.

Работа доставляла ему колоссальное удовольствие. Он говорил: «Для меня бросить сочинять равносильно лишению себя жизни». Он любил, когда его торопят, подгоняют, когда у него накапливается работа. С удовольствием писал музыку на заказ. Каждый день, встав рано утром, помолясь, почитав Священное писание или сочинения Спинозы, либо позанимавшись английским языком, шел гулять в парк. Не завтракал, по словам брата Модеста Ильича, пил только чай или кофе пустой без хлеба. В 10-м часу уже сидел в спальне за рабочим столом, который был сделан по его просьбе сельским мастером-краснодеревщиком: стол должен быть из простого дерева и не шатающийся. За этим столом, где сейчас лежат наброски Шестой симфонии, сделанные размашистым торопливым почерком со множеством исправлений и зачеркиваний, Чайковский работал ровно до часу дня.

В час обедал, затем каждый день в любую погоду: в мороз, дождь, ветер — обязательно два часа ходил пешком быстрым шагом, чтобы поддерживать хорошее состояние своего здоровья. Если погода была хорошая, с удовольствием гулял в поле или в лесу. По словам Модеста Ильича, он относился к этим прогулкам с суеверием, не позволяя себе сократить себе их время даже на 5 минут, опасаясь проблем со здоровьем.

Главное — во время этих прогулок оживала его внутренняя музыка. Он всегда брал с собой карандаш и записную книжку, чтобы на ходу вносить туда те мелодии, которые возникали, будто вспыхивая в его голове. Надо было лишь оказаться в уединении и тишине.

Вернувшись домой и напившись чаю, Петр Ильич снова садился за рабочий стол до самого ужина, приводя в порядок то, что было сделано в течение дня. В семь часов ужинал, затем отдыхал, чаще всего с книгой в руках, называя чтение «величайшим блаженством», а книги — «друзьями и собеседниками».

По словам Модеста Ильича, ни одна нота его произведений не была написана ночью. Как-то по окончании консерватории, сочиняя свою Первую симфонию «Зимние грезы» и работая ночами, Чайковский довел себя до состояния, которое называл «удариками» и возвращения которого очень боялся. Поэтому ложился спать часов в одиннадцать, перед сном, по традиции того времени, делал дневниковые записи: благодарил Бога за день, который тот послал, и вспоминал, что было хорошего. Писал назывными предложениями. Расшифровывать их — дело кропотливое, серьезное, потому что нужно восстанавливать музыкальный, исторический, бытовой контекст жизни Чайковского. Огромное подспорье в этом — письма, которых Чайковский написал за свою жизнь более 5000, с 8-летнего возраста до последних дней. Они представляют собой самое детализированное, интересное, глубокое жизнеописание гения, сделанное его собственной рукой, да еще и великолепным литературным языком, который наводит на мысль, что, если бы Чайковский не избрал себе музыкальный язык — он мог бы стать писателем.