Жорж Дюби - Время соборов

Когда францисканец Уильям Оккам, которого за инакомыслие преследовала авиньонская курия и которому предоставил убежище император, писал «Dialogus», он еще придерживался основополагающего принципа своей методики, разгораживавшего религиозное и светское. Он неукоснительно отделял Церковь от государства, предоставляя последнему монопольное право на политические действия. Он утверждал, что Папа не может лишить людей свобод, предоставленных им Господом или природой. Итак, природа следом за Богом была признана источником права, что означало радикальную секуляризацию юридического учения и юридической науки. Однако другая книга, «Defensor pads» [186], опубликованная немного ранее двумя преподавателями Парижского университета, Марсилием Падуанским и Жаном Жанденом, содержала еще более резкую и революционную критику и вела открытую борьбу против притязаний Церкви на власть. Светские права, которыми она обладала, были украдены у государей. Совершенно недопустимо полагать, что может существовать независимая духовная жизнь. Не существует духа отдельно от тела, следовательно, духовное не существует отдельно от мирского. Поэтому особая власть Церкви есть результат узурпации. Необходимо подчинить эту власть государству. Однако откуда проистекает власть государства? Древняя феодальная традиция гласила: от меча, от войн, победоносно завершенных предками государя. Учение докторов соборных школ утверждало: от Бога, наделившего королей могуществом. А Папы добавляли: через святого Петра. «Defensor pads» с поразительной отвагой отвечал: от народа. От «большинства граждан, которые издают закон».

Слова «народ», «свобода», «граждане», «закон», «большинство», которым вскоре станут вторить «добродетель», «порядок», «счастье», звучали как римские максимы. Марсилий Падуанский вычитал эти слова у Тита Ливия. Пусть они еще сопровождались звоном оружия, но все-таки это было оружие ликторов и легионеров, а не крестоносцев. Эти идеи постепенно пробивали себе дорогу. Петрарка обогатил их своими знаниями классиков. В третьей четверти XIV века король Франции Карл V изъявил желание предстать перед своим народом в образе мудрого правителя. Все должны были знать, что в опочивальне он размышлял над книгами, что жил он в окружении ученых мужей, что зимой он «часто был поглощен до самого ужина чтением прекрасных историй Священного Писания, повествований о деяниях римлян или нравоучений философов». Специально для него перевели «Политику» Аристотеля, а в «Сновидении садовника» разработали целую теорию о королевской верховной власти, осуществляемой на благо res publica [187]и направляемой советами умеренных и осмотрительных людей. «Когда ты можешь отстраниться от церковного прихода и серьезных раздумий о судьбах народа и общественных делах, ты втайне читаешь и велишь читать любое хорошее учение или доктрину». Король больше не руководил сражениями лично. Эту миссию он возлагал на коннетаблей. В данном случае духовенство одержало победу над рыцарством, но речь идет о секуляризированном и сведущем в «деяниях римлян» духовенстве.

Для могущества, объявившего себя природным и как будто бы опиравшегося на народ, для власти, принявшей светский характер, требовались новые атрибуты, новые символические фигуры. Конь оставался, правда, при условии, что это конь Константина или Марка Аврелия. Но башня безвозвратно ушла в прошлое. Древний Рим предлагал иные средства для прославления правителя и укрепления его могущества. Художники Южной Италии извлекли их из прошлого для прославления императора Фридриха II. Когда во время юбилейного 1300 года обещания Папы Бонифация VIII раздать индульгенции привлекли в город цезарей и Святого Престола весь христианский народ, Папа повелел лучшим художникам Италии окружить его трон новыми символами и установить каменные изваяния императора во всех завоеванных для него городах. Новый образ могущества отождествлялся с торжествующей фигурой живого государя, с его статуей. Действительно, похожие статуи мужчин и женщин, которые в XIV веке вытеснили из порталов церквей статуи пророков, апостолов или царицы Савской, и те памятники, которые в свою очередь пришли на смену надгробным монументам в виде лежащих фигур, изображали в большинстве случаев владельцев сеньорий или их домочадцев. В апсиде Пизанского собора вскоре была установлена статуя Генриха VII Усыпальницу императора охраняли статуи его четырех советников. Карл V повелел изобразить себя в окружении супруги и сыновей и установить эту скульптурную композицию на новой лестнице Лувра. У входа на пражский Карлов мост восседают на троне короли Чехии. Королева Изабелла Баварская утвердила свое очарование и прелести своего тела в большом камине замка в Пуатье.

Наряду со статуей императора в Пизе была воздвигнута еще одна статуя, но не дамы, а абстрактного могущества, почти божества: статуя города. Города-республики заботились о том, чтобы превозносить гражданскую сторону своего могущества, которое зиждилось, как утверждали юристы, на праве Древнего Рима. Наиболее развитые республики Центральной Италии с гордостью говорили о своем римском происхождении. Будучи присяжными союзами теоретически равных граждан, которые по очереди исполняли обязанности магистратов, они проводили активную военную и откровенно агрессивную политику, однако претворяли ее в жизнь руками хорошо оплачиваемых наемников. Гражданам представлялось, что порядок, благоприятствующий торговле и всеобщему процветанию, должен быть основан на согласии, свободе, взаимной верности и всеобщей любви к городу-государству. Для того чтобы воссияла слава города, необходимо было объединиться. Слава находила проявление в монументальных произведениях, которые оплачивались из городской казны и заказы на которые художники получали на конкурсной основе. Из этих коллективных свидетельств престижа до наших дней дошло несколько символов военного могущества. Четырехугольные, массивные, глухие у основания и становящиеся все более изящными по мере приближения к вершине, колокольни коллегиальных церквей и каланчи ратуш, взметнувшиеся до небес по заказу муниципалитетов Северной Европы, были, по сути, башнями, похожими на башни рыцарских замков. Палаццо тосканских городов или дворцы подеста, представлявших императорскую власть, были не чем иным, как римскими домами с внутренним двориком, которые превратились в крепости и вознеслись ввысь наподобие вызывавших головокружение башен. Все без исключения патрицианские роды хотели построить подобную башню. Одержавших победу кондотьеров было принято изображать в образе солдат. Их статуи заполонили площади и залы ратуш, образовав целую кавалькаду. Тем не менее, по крайней мере, одно направление нового городского искусства отвергало эти военные символы. Около башен и новых террас били публичные фонтаны, источники мира. Девять доблестных ратников из рыцарской страны грез еще украшали фонтан Нюрнберга, оформленного в последней четверти века. Хотя уже минула целая эпоха с того момента, когда Никколо Пизано поместил элементы новой публичной иконографии на фонтане, воздвигнутом им в 1278 году по заказу коммуны Перуджи. Там, безусловно, присутствовали свойственные соборной схоластике патриархи, святые, знаки Зодиака, символы месяцев и свободных искусств; однако рядом с ними появилась и Волчица, кормящая Ромула и Рема, а также двойное изображение Перуджи и Рима, caput mundi [188]. Несколько лет спустя у основания колокольни Флоренции была установлена скульптура, прославлявшая Труд и Доброе правление, гарантов порядка и мира.