Фридрих Мюллер - История ислама. Том 3, 4. С основания до новейших времен

Участь первой монгольской династии на персидской территории в главных чертах есть повторение бедствий сельджуков, только в меньший промежуток времени. Как и турецкие их предшественники, татары не избегли подводных скал избираемой королевской власти. Начальники племен, беги или эмиры [217], должны были держаться династии Хулагу, когда дело шло о назначении нового ильхана. Но уже второй преемник Хулагу пал жертвой восстания своего племянника, похитителя его трона, а через несколько лет после этого, один после другого, последовали два таких же переворота. При таких обстоятельствах западные и восточные пограничные провинции, Хорасан и Малая Азия, должны были прежде всех приобрести самостоятельность, и уже через сорок лет после смерти Хулагу стремление и других округов, управляемых наместниками, к освобождению от центрального управления было очевидным. К тому же враждебные отношения к Кипчаку, царству Джагатая и к мамелюкам требовали от государства большего напряжения сил, чем могли это вынести провинции; уже в 693 (1294) г. бумажные деньги ( чау ), это прекрасное изобретение китайцев, которое монголы давно уже переняли в своем отечестве, должны были быть перенесены и на мусульманскую почву. Правда, ассигнации не удалось пустить в ход, несмотря на назначение смертной казни не принимавшим их; но легко себе представить, как от одной этой попытки должны были пострадать торговля и обмен, и без того подорванные вследствие вынесенных разорений. Как ни несовершенно было мусульманское законодательство с самого начала, оно, путем искусственной системы применения аналогии и тонкого анализа, было приноровлено к сложным потребностям довольно развитой цивилизации, и с ним можно было хозяйничать. Монголы же принесли очень простое и неопределенное обычное право, которое ставило вверх дном все частные правовые отношения, так что еврейский визирь языческого ильхана Аргуна около 688 (1289) г. сам счел более полезным прибегнуть опять к мусульманской юриспруденции.

Все, что нам известно о первых пяти преемниках Хулагу, выказывает их настоящими варварами, которые в лучшем случае знали военное дело, но кроме этого уже ничего не понимали и ничему не учились и попытки которых хоть сколько-нибудь сблизиться с персидской культурой сводились лишь к отречению от немногих качеств своего племени и приучению себя к порокам своих новых подданных. Сын Хулагу, Абака (663–680 = 1265–1282), который унаследовал от отца по крайней мере энергию, очевидно, умер от delirium tremens [218](белой горячки). У следующего за ним государя, брата его Токудара (680–683 = 1282–1284), хватило настолько ума, чтобы самому принять ислам и этим начать сглаживать различие между монголами и персами; но у него не хватало ловкости, чтобы победить естественное отвращение его родственников и предводителей против такого предприятия; а так как он более думал о своей жене, на которой только что женился и в которую был безумно влюблен, то пал жертвой восстания, поднятого его племянником Аргуном, сыном Абаки. Но правление Аргуна (683–690 = 1284–1291) представляет собой лишь неуверенное хождение ощупью кровожадного тирана, притязательное тщеславие которого превышало разве только его неспособность. Против брата его Кейхату (690–694 = 1291–1295), изнеженного и развратного юноши, начальники племен подняли всеобщее восстание, благодаря которому достиг престола сначала Бейду, внук Хулагу, но лишь для того, чтобы через несколько месяцев снова быть сверженным сыном Аргуна Газа-ном.

Газан (694–703 = 1295–1304) в самом деле был одним из самых выдающихся мусульманских государей вообще, если только его панегиристы не слишком восхваляли его. Во всяком случае, поступки его свидетельствуют о том, что он был столь же искусный воин, сколько толковый политик. Он сам не раз отправлялся против внешних врагов, например против мамелюков и джагатайцев, и, хотя завоевания его в Сирии были непрочны, все же он всюду сумел возбудить к себе уважение. Он первый воздержался от до тех пор соблюдаемого обычая получения инвеституры от великого хана и этим явно провозгласил независимость своего государства, которая на самом деле существовала уже давно. Но главная заслуга его заключалась в том, что он принял и провел меры для того, чтобы дать своей стране известную внутреннюю силу и сносное управление. Принятие им ислама [219]вместе со всем войском и примирение между взглядами управляющих и управляемых было самым малым делом. Прежде всего, он велел привести в общий порядок законные юридические отношения земельных собственников, которые везде были крайне запутанны, и в то же время, согласно более справедливой оценке, изменить подати, назначение которых до этого времени зависело от прямого произвола монгольских начальников и их не заслуживавших доверия персидских помощников. Он же велел предпринять более точное определение военных обязанностей ленных владетелей; далее были наконец разграничены области действия монгольского и мусульманского права и, благодаря учреждению общего верховного суда, сделалось возможным упорядоченное судопроизводство. Для того чтобы постепенно исправить разорения последних лет, он старался побудить жителей к заселению и возделыванию округов, обратившихся в пустыню, и при этом поддерживал население освобождением от податей; для поднятия торговли и обмена злосчастные бумажные деньги были отобраны и принялись за чеканку полновесных монет. К сожалению, жизнь этого государя была сокращена наследственною склонностью монголов к пьянству, которая в персидском климате имела всегда самые неблагоприятные последствия; а царствование его, продолжавшееся едва девять лет, было недостаточно продолжительно для обеспечения основательного проведения его реформ.

Тем не менее Газан снова настолько возвысил уважение к своей династии, что брату его, Олджайту или Худабенде [220](703–716 = 1304–1316), обеспечено было довольно спокойное царствование. Он был человек доброжелательный, но крайне жадный к наслаждениям, ему, однако, принадлежит выдающееся место в ряду восточных государей, так как он, первый из царей всей Персии, принял шиитизм. Если большинство персов и задолго до этого времени несомненно придерживалось веры в имамат Али и его потомков, то все же официальные слои общества, в особенности духовенство и законоведы, во время владычества турок почти все оставались суннитами, поэтому Газану было особенно важно привести в исполнение свой переход к этой форме исламской религии. Что побудило Олджайту переменить веру — нельзя сказать с достоверностью. По всей вероятности, дело решило более свободное понимание шиитами законов о браке, которые дозволяли хану устраивать дела гарема более по своему вкусу [221]. Но этот шаг не имел важных последствий, так как он изменил очень немногое в уже существующих условиях, ведь принципиальное равнодушие монголов к религиозным подразделениям их подданных и без того никогда не налагало препятствий к распространению шиитизма. Если Олджайту во время его царствования и приходилось бороться с непокорностью правителя Герата (705/06 = 1306 г.), то это было не ново; но уже во время правления сына Олджайту, Абу Саида [222](716–736 = 1316–1335), ясно обнаружилось, что снова начинающаяся строптивость эмиров теперь в короткое время приведет страну, в которой Газан ненадолго водворил временный порядок, к быстрому падению.