Юрий Кобищанов - Аксум

Народное ополчение и военные колонии аксумитов составляли основную военную силу аксумското государства. Привилегированное положение этих общин по отношению к остальным противопоставляло Аксум и военные колонии подвластным странам и общинам. Эта противоположность усиливалась с ростом Аксумской державы. Возможно, имущественная и правовая дифференциация внутри аксумской общины (о которой почти ничего не известно) вела к сужению круга лиц, участвовавших в военных походах. Так, ополчение превращалось в армию, составлявшую часть государственной организации, противостоящей эксплуатируемым массам.

Население подвластных общин в некоторых случаях, вероятно, могло участвовать в военных действиях (как в государстве Абрехи), но его избегали часто привлекать к набегам на соседние страны (вспомним неудачу проекта привлечения Элла-Асбехой эфиопов-варваров к походу на Хымьяр). Очевидно, причин было две: слабость центральной власти и боязнь аксумитов развивать боеспособность своих подданных.

Таким образом, в Аксуме периода расцвета, по-видимому, появляется армия, противопоставленная эксплуатируемой массе народа; ее составляет вооруженная свита царя и привилегированные общины военных колонистов.

Она стала зародышем феодальной армии эфиопского средневековья, просуществовавшей с небольшими изменениями до второй мировой войны.

Доверенные слуги царя.Кроме дружины в Аксуме периода расцвета царь имел чиновников, доверенных слуг. Исторически известен только один такой слуга — Фрументий, который, по свидетельству Руфина, заведовал царской «казной и перепиской». Очевидно, при дворе не было узкоспециализированного чиновничьего аппарата. Показательно, что Фрументий был царским рабом; всецело зависящие от монарха рабы становились его доверенными агентами или приказчиками. Вероятно, они ведали не только учетом поступлений, но и обором налогов, а также перепиской с иностранными и вассальными царями; одним словом, кроме частных функций в организации царского хозяйства доверенным слугам поручались и некоторые государственные дела.

Категория царского чиновничества, преданного монархам и не связанного с общинной и родовой организацией, представляла качественно новый орган власти. Она составляла один из важных институтов складывающейся феодальной государственности.

Суд.Можно только предполагать, как отправлялось правосудие в Аксуме. Правом судить свободных аксумитов обладали, очевидно, «царь царей», «цари» отдельных общин, главы родов и подразделений родов. Вряд ли они принимали судебные решения самолично, без участия старейшин или всяких иных советников соответствующего ранга. Недаром аксумский совет старейшин назывался собранием «законоведов» ( ). Вероятно, «законоведы» под председательством царя составляли высший судебный орган. Возможно, еще в аксумский период появилась должность акабе-хег ( — блюститель закона) и афа-негуш.

Хотя первое уложение писаных законов появилось в Эфиопии гораздо позднее, потребность в точно зафиксированном законодательстве существовала уже в аксумский период. Как и везде, она была вызвана развитием классовых противоречий, поэтому первые законы трактуют имущественные отношения — собственности и распределения. Единственная обнаруженная до сих пор запись древнего эфиопского права — четыре «закона» в надписи из Сафра. Они относятся примерно к первой половине III в. Высеченные на камне законы были выставлены на всеобщее обозрение; в случае спора к ним легко было апеллировать. Фиксация норм дерго (см. выше) была в интересах общинников: она в какой-то мере сдерживала рост эксплуатации мелких производителей со стороны усиливающейся монархии. Поэтому писаные законы из Сафра выражают известный компромисс между наступающей раннефеодальной монархией и обороняющейся от растущей эксплуатации крестьянской общиной. Характерно, что официально законодателем выступает не царь, а сама община в лице своих «законоведов», от имени которых, по-видимому, составлены законы.

Формулировка законов позволяет представить порядок их принятия. Законы (кроме сакрального закона о жертвоприношении, текст «В») имеют заголовки: «Памятка ( tzkr ) о кормлении [во время] пребывания [царя на территории общины]» [680], «Памятка о дарах и одежде», «Законы о хлебе, который получит царь». Словом «законы» ( 'hgg ) подчеркивается законодательный характер текста. В двух случаях для придания тексту законодательной силы непосредственно перед ним (текст «А») или непосредственно после него (текст «С») добавлено слово hg — [это] закон! Самые тексты крайне лаконичны. Очевидно, они торжественно оглашались автором (или авторами) в присутствии всего народа по традиционной формуле; при этом слово (мн. число ) до или после оглашаемого текста придавало ему законодательную силу. Таким образом, законы из Сафра выдержаны в традициях обычного права.

Принципы обычного права отражены в запретительных формулах аксумских надписей, которые одновременно являются формулами приговоров и проклятий.

Несмотря на перестановку некоторых слов, формула в общем устойчива. В духе принципов обычного права («око за око, зуб за зуб») характеры преступления и наказания обозначены одними и теми же словами. По традиции «проклятие-приговор» стоит в единственном числе, хотя по смыслу требуется множественное. В надписи DАЕ, IV, № 11 явно появляются нововведения: вместо глагола во второй части формулы употреблен глагол , притом дважды. Это настойчивое повторение грозного и незатасканного слова производило сильное впечатление.

Последнюю силлабу слова в DАЕ, IV, № 11 Литтман восстанавливает как , подобно последнему слову формулы; глагол приобретает множественное число. По-моему, здесь, как и в следующем слове, по традиции должно стоять единственное. В слове традиция вообще нарушена уже повторением глагола и его новизной; глагол принял, вопреки традиции, множественное число, требуемое по смыслу. Слово переводится двояко: «с земли» и «из страны»; оба перевода не противоречат в сущности один другому, придавая формуле проклятья-приговора расширенный смысл. Слово в пятом столбце каждого из эфиопских текстов билингвы (DАЕ, IV, № 6, 7, 22) читается как l-y[mt] («да умрет он!»). Слово в DАЕ, IV, № 11, очевидно, соответствует l-уmt, ymtm DАЕ, IV, № 6 и 7, намекая на тот или иной вид насильственной или «магической» смерти. Что здесь: угроза смертной казни самого преступника, его детей ( wld ) и родичей (или членов семьи — zmd )? Но почему тогда смертная казнь неизменно связывается со сгоном преступника с земли (или его изгнанием из страны)?